Жерар Нерваль - Дочери огня

Со своей стороны, Ла Бальдоньер приучил собаку коменданта, часто бегавшую по садику, притаскивать всякую всячину к его окну. Сперва, бросая ей завернутые в бумагу остатки своего завтрака, он завязал с ней дружбу и таким способом, приручив ее, стал посылать за сверточками, которые бросал ему Фалурде, и она всякий раз послушно их ему приносила. Но в конце концов все это открылось. Письма были схвачены, а друзей приговорили к некоторому числу ударов плетьми из лошадиных жил. После того как солдаты подвергли их этому наказанию, Фалурде, как наиболее виновный, был брошен в карцер, где, кроме него, находился мертвец, за которым пришли только на третий день. Позднее, когда Фалурде прислали денег, он вновь стал пользоваться благорасположением коменданта.

Находясь еще в «колпачке», ему удалось также найти способ сноситься с женой, которая сняла комнату неподалеку, в одном из крайних домов Сент-Антуанского предместья. Он писал ей письма углем огромными буквами на доске и доску выставлял за свое окно; стирая одни буквы и заменяя их другими, он составлял целые длинные фразы.

По этому поводу один из собеседников рассказал о придуманной им в свое время еще более совершенной системе: он приручал голубят, которых ловил на крыше башни, привязывал им под крылья письма, и те доставляли их потом в дома, находящиеся за пределами тюрьмы.

Вот о чем более всего беседовали узники, заключенные в той самой башне Куэн, где до них находилась в заключении племянница Мазарини Мария Манчини, основавшая, как известно, «Академию весельчаков», а позднее — знаменитая госпожа Гюйон, пробывшая, правда, в Бастилии совсем недолго, но чей духовник уже восьмидесятилетним старцем все еще пребывал в ней в ту самую пору, когда там находился аббат де Бюкуа, наш герой, которого в отличие от его товарищей менее всего интересовали способы установления связей между узниками. Увидев, что нет никакой надежды на благоприятный исход его дела, он стал уже всерьез подумывать о побеге. Хорошенько обдумав план этого предприятия, он принялся осторожно выяснять, как отнесутся к этому плану его соседи; те вначале решительно объявили его неосуществимым. Однако быстрый ум аббата один за другим отвергал их возражения, всякий раз находя новые способы преодоления всех трудностей, на которые ему указывали. И в конце концов Фалурде заявил, что предлагаемые аббатом меры все же имеют, пожалуй, некоторые шансы на успешное осуществление, но что для того, чтобы усыпить бдительность Рю и Корбе, потребуется много денег.

Тогда аббат де Бюкуа вытащил неизвестно откуда взявшиеся у него золото и драгоценные камни, и это сразу заставило всех почувствовать, что задуманное предприятие становится возможным. Тут же решено было приступить к плетению веревок, используя для этой цели простыни, и изготовлению крюков из железных ножек складных кроватей и гвоздей, вытаскиваемых из камина.

Подготовка была в полном разгаре, когда внезапно в камере появился Корбе в сопровождении солдат и заявил, что ему все известно. Один из узников выдал своих товарищей… Это был итальянский аббат Папазаредо. Ценой этого предательства он надеялся снискать себе помилование; добился он, однако, лишь того, что некоторое время находился в лучших условиях.

Все остальные были брошены в карцеры; аббат де Бюкуа попал в самый нижний этаж.

Само собой разумеется, что пребывание в одиночной камере весьма не нравилось аббату де Бюкуа. Пробыв там несколько дней, он прибегнул к средству, которое не раз уже выручало его в подобных обстоятельствах: он притворился больным. Тюремный сторож, ходивший за ним, был испуган его состоянием: лихорадочное возбуждение то и дело сменялось упадком сил, при котором он становился похожим на мертвеца; он изображал это состояние до того правдоподобно, что врачи Бастилии, которым с превеликим трудом удалось добиться у него хотя бы слабых признаков жизни, объявили, что больному грозит паралич. После этого приговора врачей он стал делать вид, будто половина тела у него парализована и он может шевелиться только другой половиной.

Навестивший его Корбе сказал ему:

— Вас сейчас переведут в другую камеру. Но вы видите, до чего довели вас ваши мысли о побеге?

— Побеге? — вскричал аббат. — Да разве может кто-нибудь надеяться выбраться из Бастилии? Разве подобные вещи когда-нибудь случались?

— Никогда! Гюгу Обрио, который строил эту крепость, а впоследствии сам оказался в ней заключенным, удалось выйти из нее только благодаря бунту парижского простонародья. Он был единственным, кто покинул ее вопреки воле правительства.

— Боже мой, — сказал аббат, — если бы не этот поразивший меня недуг, на что мог бы я здесь жаловаться?.. Разве что на жаб, которые оставляют слизь на моем лице, ползая по мне в то время, пока я сплю?

— Вот видите, к чему привело вас непокорство?

— Но, с другой стороны, разве не обрел я здесь утешение, обучая всяким штукам крыс, которым отдаю хлеб, даруемый мне королем и который сам не могу вкушать из-за своей болезни. Сейчас увидите, какие они у меня разумные. — И он позвал:

— Морико, сюда!

Тотчас же из щели между камнями вышла крыса и, став на задние лапки, остановилась около ложа аббата.

Корбе невольно расхохотался.

— Вас сейчас переведут в более приличествующее вам помещение, — сказал он.

— Мне бы очень хотелось, — сказал аббат, — вновь оказаться в одной камере с бароном фон Пекеном. Я только-только начал обращать этого лютеранина в праведную веру, и поскольку разум мой вследствие болезни, коей поразил меня господь, обращен ныне к одному лишь высокому, я счастлив был бы выполнить сию задачу.

Корбе тут же отдал нужные распоряжения, и аббат был перенесен в камеру, находившуюся на третьем этаже башни Бретодьер, где несколько дней уже находился барон фон Пекен вместе с одним ирландцем.

Аббат продолжал изображать паралитика даже перед своими сожителями, ибо то, что случилось с ним в башне Куэн, убедило его, что излишняя откровенность может быть опасной. Немец и ирландец плохо ладили между собой. Последний вскоре стал вызывать антипатию и у аббата. Но барон фон Пекен, будучи человеком менее терпимым, как-то однажды до того разобидел ирландца, что тот вызвал его на дуэль.

Взяли ножницы, разъяли их на две части и, хорошенько отточив конец каждого лезвия, накрепко привязали обе половинки к двум палкам, после чего приступили к дуэли по всем правилам.

Аббат де Бюкуа вначале склонен был относиться к этому как к шутке, но увидев, что дело принимает серьезный оборот, и уже вовсю течет кровь, принялся изо всех сил стучать в дверь, призывая на помощь тюремных сторожей.