Жерар Нерваль - Дочери огня

Был здесь также некий итальянский аббат по имени Папазаредо.

Когда принесли ужин, Корбе, который, по обыкновению своему, сопровождал прислугу, спросил, нет ли у кого-нибудь каких-либо жалоб.

— Есть! — вскричал аббат Папазаредо. — Я жалуюсь на то, что наша компания становится все более многочисленной и увеличилась теперь еще на одного аббата… Я бы предпочел женщин; среди здешних пленниц немало найдется таких, которых вы могли бы предоставить нам.

— Это совершенно против правил, — сказал Корбе.

— Послушайте, голубчик Корбе, посадите меня в карцер с какой-нибудь бабенкой…

Корбе пожал плечами.

— Ну дайте мне Мортоншу, или Флери, или Блонди, или Дюбуа — кого-нибудь из тех, с кем уже побаловались вы… Или хотя бы эту милочку Маргариту Фаландрие, торговку волосами из монастыря Сент-Опортюн, что целыми днями распевает песенки, мы даже здесь их слышим.

— Помилуйте, подобают ли священнослужителю такого рода речи? Постыдились бы этих господ! А что до Фаландрие, то она сейчас находится в карцере за то, что посмела обратиться к караульному офицеру.

— О! — сказал аббат Папазаредо, — бьюсь об заклад, здесь есть другая причина… Это вы из ревности решили наказать ее за то, что она с ним заговорила! Ну и жестокий же вы ревнивец, Корбе!

— Да ничего подобного, — сказал Корбе, весьма, впрочем, польщенный последним замечанием. — У этой девицы страсть возиться с птицами, она обучает их всяким штукам. Ей позволено было держать у себя несколько воробьев. Окно ее камеры выходит в сад, и одна из ее птах вылетела из него и угодила прямо в лапы кошке. Вот она и крикнула этому офицеру: «О, пожалуйста, спасите моего воробушка! Он у меня самый лучший, это тот, что танцует ригодон!» Офицер имел глупость послушаться ее, погнался за кошкой, но ему даже не удалось спасти птицу — теперь он сидит под арестом, ну а ее посадили в карцер, вот и все.

Сказав это, Корбе повернулся и вышел вон, дабы избежать дальнейших насмешливых замечаний итальянского аббата. Впрочем, он был в прекрасном расположении духа, потому что один из узников только что преподнес ему кольцо с большим сапфиром, а аббат де Бюкуа, которому пришелся не по вкусу тюремный стол, потребовал, чтобы обеды ему отныне приносились из города. Господин де Фалурде рассказал по этому поводу, что и он тоже в свое время надеялся таким способом улучшить условия своего существования. Однако обеды, которые приносились ему из города, обходились очень дорого, а вкусом были весьма посредственны — вино подавали ему по шести су за бутылку, а ставили в счет как шампанское ценою в ливр, да и во всем остальном действовали так же. Он тогда заявил Корбе: «Я буду платить за все вдвойне, но я желаю, чтобы мне подавалось все самое лучшее». Корбе ответил ему: «Вы совершенно правы, поставщики нас обманывают. Отныне я сам стану следить за выбором провизии и вин для вашего стола».

И в самом деле, с этого дня все, что ему подавали, было самого отменного качества.

После ухода Корбе все оживленно заговорили между собой; один только барон фон Пекен с мрачным видом сидел перед своей тарелкой, все более наливаясь гневом, который в конце концов обрушился на голову тюремного сторожа Рю.

— Тысяча чертей! — воскликнул барон. — Почему мне подали всего полсетье вина, в то время как у новенького целая бутылка!

— А потому, — ответил Рю, — что на ваше иждивение отпускается пять ливров, а господин граф де Бюкуа кормится за собственный счет.

— Что такое? Пять ливров в день? И за такие деньги нельзя получить целой бутылки? — вскричал барон. — А ну-ка, верните его, этого негодяя Корбе, этого проклятого подручного Кабатчика, и спросим его, может ли порядочный человек довольствоваться за обедом одним полсетье скверного вина! Немедленно позовите его обратно! Если я хоть раз еще увижу перед собой эту бутылку, я разобью ее о вашу голову!

— Успокойтесь, прошу вас, господин барон, — сказал Рю, — и упаси вас боже требовать, чтобы сюда вернулся господин Корбе — он немедленно прикажет посадить вас в карцер… Ему это будет только выгодно, ведь расход на питание узника, содержащегося в карцере, составляет всего одно су, поскольку помещение оплачивается за счет королевской казны… Что до сэкономленных этим путем денег, то одна треть их попадает в карман господина Корбе, а все остальное — в карман господина Бернавиля.

Рю, как мы видим, был человеком миролюбивым, и если узники и могли поставить ему что-либо в вину, то разве что частое исчезновение пирожков к супу, до которых он был большой охотник. Он мог бы, конечно, и умерить здесь свои аппетиты, ведь на его долю доставалось все, что не доедали узники.

Ренневиль и аббат де Бюкуа начали уверять барона, что они пьют очень мало вина, и принялись подливать ему из своих бутылок, после чего барон совершенно успокоился и закончил свой обед в самом благодушном настроении. Ренневиль стал рассказывать о том, как невесело ему пришлось однажды в одиночной камере, куда он угодил вследствие такой же гневной вспышки, и о том, как он там ухитрился установить связь с другими узниками, находившимися выше и ниже его этажом. Они сообщались между собой с помощью придуманной им простейшей азбуки, стуча ножкой от стула в пол или в потолок, причем один удар означал «а», два удара «б», и т. д. Вот как, например, передавалось слово «сударь»: «с» — шестнадцать ударов, «у» — восемнадцать, «д» — пять, «а» — один, «р» — пятнадцать и т. д.

В конце концов соседи начинали понимать эту систему и отвечали таким же способом. Только это отнимало очень много времени.

С помощью такой системы удалось установить имена всех тех, кто в то время содержался в этой башне, за исключением одного аббата, который так и не пожелал себя назвать.

Люди, сидящие в тюрьме, не способны говорить ни о чем другом, кроме как о тюрьме или же о том, как облегчить в ней свое существование. Де Фалурде рассказывал, как ему однажды удалось установить связь с другом — узником, с которым подружился в тюрьме, — используя способ не менее остроумный, чем азбука, изобретенная Ренневилем. Его посадили в одну из тех каморок, расположенных под самой крышей, которые прозвали «колпачками» и которые отличаются тем, что зимой в них невыносимо холодно, а летом невыносимо жарко. Зато оттуда открывался прекрасный вид. Еще до того, как их разлучили, он узнал, что камера его друга, г-на де Бальдоньера (брошенного в Бастилию за то, что, открыв способ делать золото, он не пожелал поделиться этим секретом с министрами), находится на первом этаже той же башни и окном своим выходит в садик, разбитый внутри бастиона. С помощью перьев, которые он смастерил из голубиных косточек, и печной сажи, служившей ему чернилами, он принялся писать другу письма и выбрасывал их из своего окна, предварительно завернув в них камушек так, чтобы они падали у самого подножья башни.