Жерар Нерваль - Дочери огня

Министр карандашом пишет заключение: «Сперва пусть с ним поговорит». Страшные слова, которые, быть может, дали совсем иной оборот делам незадачливого аббата!

А что, если он и есть аббат де Бюкуа? Имя не приведено, только — «некое лицо»… Дальше речь идет о какой-то Лебо, жене субъекта по прозвищу Кардинал: оная Лебо известна своим распутным поведением. Ее собирается привлечь к ответу г-н Паскье…

На полях карандашом: «В арестный дом. Сроком на полгода».

Не знаю, всем ли было бы так интересно, как мне, одну за другой читать эти зловещие страницы, озаглавленные: «Различные полицейские документы». Немногие события, изложенные в них, живописуют именно тот отрезок времени, на фоне которого протекала жизнь беглого аббата. И я, знающий этого беднягу так хорошо, как, быть может, никогда не удастся узнать моим читателям, — я с трепетом листал безжалостные донесения, прошедшие через руки господ д'Аржансона и Поншартрена [106] Вот как обыгрывали тогда в куплетах имя Поншартрена: «Понтон из трухлявых досок, Шарабан, чей растрескался кузов, Трензель гнусный во рту у французов…» (Примеч. Нерваля) .

Первый из них после заверений в преданности пишет в одном из донесений: «И я даже сумею принять как должное упреки и выговоры, которые вам будет благоугодно мне сделать…»

Министр, обращаясь к нему в третьем лице, отвечает — на этот раз чернилами: «Он даже и при желании не сможет их заслужить, и я был бы весьма раздосадован, когда бы усомнился в его преданности, поскольку в способности справиться с поставленной задачей сомневаться не приходится».

Последнее досье было озаглавлено: «Дело Лепилера». Передо мной развернулась чудовищная драма.

И это не роман.

Мы становимся свидетелями одной из тех страшных семейных сцен, что происходят у постели покойника — такие сцены отлично разыгрывали когда-то актеры бульварных театров — в ту минуту, когда наследник, сбросив маску сокрушительной скорби, гордо выпячивает грудь и приказывает домочадцам: «Дайте ключи!»

У только что испустившего дух Бине де Вилье два наследника — его брат Бине де Басс-Мезон, в чью пользу составлено завещание, и зять Лепилер.

Поверенный покойного и поверенный Лепилера с помощью нотариуса и письмоводителя занимались описью имущества. Лепилер стал возмущаться, что в опись не внесены бумаги, по заверению Бине де Басс-Мезона не имеющие особой ценности. Тогда последний, обращаясь к Лепилеру, заявил, что не следует ему предъявлять вздорных притязаний, пусть лучше спросит мнение Шатлена, своего поверенного.

На это Лепилер ответил, что и не подумает советоваться с поверенным, тот ему не указчик, ну а если даже его притязания вздорны, он достаточно влиятельная особа, чтобы на них настоять.

Разозленный такими словами, Басс-Мезон подошел к Лепилеру и, взяв за верхние петли камзола, крикнул, что не допустит подобных выходок; Лепилер схватился за шпагу, Басс-Мезон тоже… Они начали наносить друг другу удары, но покамест не очень сближаясь. Жена Лепилера, бросившись к ним, встала между мужем и братом, все бывшие при этом помогли ей, дерущихся растащили и заперли на ключ в разных комнатах.

Не прошло и минуты, как где-то со стуком распахнулось окно и раздался голос Лепилера: он кричал своим слугам, стоявшим во дворе, чтобы те «привели обоих его племянников».

Законники начали составлять протокол о происшедших на их глазах беспорядках, но тут в комнату вошли племянники с саблями наголо; оба они были офицерами королевской гвардии. Оттолкнув челядинцев и наставив сабли на поверенных и нотариуса, они потребовали, чтобы им сказали, где сейчас Басс-Мезон.

Им упорно не отвечали, но тут Лепилер крикнул из своей комнаты: «Племянники, ко мне!»

А те уже успели взломать дверь другой запертой комнаты и принялись саблями плашмя избивать несчастного Басс-Мезона, который, согласно донесению, страдал «гастмой».

Дионис — так звали нотариуса, — уверенный, что Лепилер, удовлетворившись уже произведенной расправой, утихомирит племянников, выпустил его из запертой комнаты и начал увещевать. Но тот, едва переступив порог, завопил: «Теперь мы ему покажем!», подбежал к племянникам, продолжавшим избивать Басс-Мезона, и вонзил ему шпагу в живот.

За реляцией, где изложены эти факты, следует другая, более подробная, с показаниями тринадцати свидетелей, из коих трое — поверенные и нотариус — более других достойны внимания.

Справедливости ради следует сказать, что все тринадцать в критический момент удрали из комнаты. Поэтому никто из них не утверждает, что смертельный удар шпагой нанес именно Лепилер.

Один поверенный свидетельствует, что действительно слышал глухие удары саблей плашмя — больше он ничего сказать не может.

Его собрат по ремеслу дает такие же показания.

Слуга по имени Барри говорит несколько определеннее: глядя издали в окно, он видел, как произошло убийство, но кто воткнул Басс-Мезону шпагу в живот, Лепилер или другой человек в чем-то серо-белом, знать не знает. Второй слуга, Луи Кало, показывает более или менее то же самое.

Последний из тринадцати храбрецов, наименее достойный внимания, а именно письмоводитель, воочию видел, как жена Лепилера уворовала какие-то бумаги покойного. Он добавляет, что после происшествия Лепилер спокойно вошел в зал, где находилась его жена, а потом «вместе с нею и теми двумя, что устроили побоище, уехал в своей карете».

В этой поучительной истории, рисующей нравы эпохи, не хватало бы морали, когда бы донесение не оканчивалось следующим многозначительным выводом: «Оное преступление беспримерно по своей мерзости и жестокости. Но, поелику сонаследники умерших братьев приходятся Лепилеру родственниками по жене, есть веские основания полагать, что вышеупомянутое убийство останется безнаказанным и будет иметь единственным следствием большую уступчивость оного Лепилера в отношении своих сонаследников и их предложений касательно раздела имущества».

Кто-то сказал, что в так называемый великий век даже самый мелкий чиновник писал стилем не менее помпезным, нежели сам Боссюэ. Ну как не восхититься великолепным бесстрастием, с каким в донесении выражена надежда, что убийца проявит большую уступчивость в вопросе о дележе наследства!.. А убийство, похищение документов, даже побои, доставшиеся, судя по всему, представителям закона, останутся безнаказанными, поскольку ни родные, ни свидетели жалобы в суд не подали…

Еще бы, г-н Лепилер достаточно влиятельная особа, чтобы настоять на своих самых вздорных притязаниях!..

Больше в документах нет упоминаний об этой истории, выбившей у меня на время из головы беднягу аббата, но, за отсутствием романтических прикрас, из нее, пожалуй, можно вырезать для оживления фона силуэты исторических личностей. Во всяком случае, для меня уже все ожило, все связалось воедино. Я вижу д'Аржансона в его канцелярии, Поншартрена в его кабинете, того самого описанного Сен-Симоном [107] Сен-Симон Луи де Рувруа (1675–1755) — герцог, политический деятель, автор знаменитых «Мемуаров», в которых получила отражение общественная атмосфера последних лет правления Людовика XIV. Поншартрена, который всех так забавлял требованием, чтобы его величали де Поншартрен, и, подобно многим и многим, за насмешки мстил террором.