Жерар Нерваль - Дочери огня

Выйдя из собора, я залюбовался игрой закатных лучей на древних башнях римской крепости, полуразрушенных и увитых плющом. Когда я проходил мимо дома настоятеля, внимание мое привлекли девушки, сидевшие на лестничных ступенях.

Они пели, а управляла хором девочка постарше: оборотившись к ним лицом, она отбивала ритм, хлопая в ладоши.

— Придется повторить, девочки, кто-то из малышек фальшивит. Я хочу послушать вот ту маленькую слева, первую на второй ступени. Ну-ка, спой одна.

И малышка запела, голосок у нее был слабый, но при этом верный:

Вот и этой песней меня баюкали! Когда пройдена половина жизненной дороги, как живо встают воспоминания детства! Так, под воздействием химических веществ, на палимпсесте проступают стертые строки рукописи.

Девочки хором запели другую песню — еще одно воспоминание:

— Вот ведь негодницы! — сказал добродушный на вид крестьянин — он остановился рядом со мной послушать песню. — Но какие же вы милашки! А теперь спляшите!

Девочки сбежали с лестницы и стали выделывать па какого-то замысловатого танца, сразу мне напомнившего танец юных девушек с греческого архипелага.

Они становятся, как говорят у нас, гусем, какой-нибудь юнец берет за руки девочку, возглавлявшую эту цепь, и начинает с нею пятиться, остальные следуют за ними, причем каждая держит под руку идущую сзади подружку. Получается фигура, похожая на змею: она сперва скручивается в спираль, потом образует кольцо, которое сжимается вокруг слушателя, принужденного неподвижно стоять, а когда круг тесно обовьет его, он должен перецеловать по очереди всех маленьких плясуний, так изящно приветствующих прохожего чужеземца.

Я не был здесь чужеземцем, но до слез растрогался, потому что эти тоненькие голоса повторяли интонации, рулады, особенности произношения, знакомые мне с самого раннего детства, — переходя от матерей к дочерям, они всегда неизменны…

Музыка в этих местах не испорчена подражанием парижским операм, салонным романсам, заигранным шарманщиками мелодиям. В Санлисе она та же, что звучала в XVI веке при Медичи. Впрочем, свои следы оставило на ней и время Людовика XIV. Деревенские девушки все еще поют жалостные песни восхитительно дурного вкуса. В них слышатся отзвуки то ли оперных арий XVI века, то ли ораторий XVII.

Однажды мне случилось присутствовать в Санлисе на представлении, где роли исполняли воспитанницы пансиона для благородных девиц.

Как в давно минувшие времена, они разыгрывали мистерию [117] …они разыгрывали мистерию. — Мистерия, драма на библейский сюжет в стихах или прозе, разыгрывалась в ярмарочные и праздничные дни горожанами на площади города или в церкви. . Жизнь Христа была представлена во всех подробностях; мне особенно запомнилась та сцена, где все ожидают сошествия спасителя в преисподнюю.

На подмостках появилась светловолосая красавица в белом платье; ее разубранную жемчугом голову окружал венчик, в руке был меч, она стояла на полушарии, изображавшем угасшее светило.

Девушка запела:

И она славила мессию, который вознамерился спуститься в эту обитель мрака. Дальше следовали слова:

Происходило это еще во времена монархии. Светловолосая девушка была отпрыском одного из знатнейших семейств в нашем краю; звали ее Дельфина. Вовек не забыть мне этого имени!..

…Сеньор де Лонгваль сказал своим челядинцам: «Обыщите негодяя, заберите у него письма моей дочери!» Потом он обратился к Лакорбиньеру: «Отвечай, вероломный злодей, от кого ты шел в такой ранний час, когда я застиг тебя в большом зале?» — «Я шел из опочивальни господина Делапорта и не понимаю, о каких письмах вы говорите», — ответил тот.

На свое счастье, он сжег все послания Анжелики, и у него ничего не нашли. Тем не менее граф де Лонгваль, все еще держа пистолет наготове, сказал сыну: «Остриги его наголо и срежь усы!»

Граф полагал, что приведенный в такой вид Лакорбиньер разонравится его дочери.

А вот что рассказывает по этому поводу она сама:

«И когда с ним так поступили, он решился умереть, потому что и впрямь вообразил, будто я его разлюблю, но моя к нему склонность, напротив того, вдвое возросла, когда я увидела, что он претерпел из-за любви ко мне, и я поклялась лишить себя жизни прямо на глазах у отца, если он еще хуже обойдется с этим юношей, но папенька был человек разумный, и он сдержал свой гнев, не сделал ему больше ничего худого, только приказал взять доброго скакуна и поспешить в Бовуази и предупредить там отряды драгунов, чтобы они были наготове расположиться гарнизоном в Орбе».

Дальше Анжелика пишет:

«И хотя мой отец так дурно обошелся с ним и строго-настрого приказал исполнить свой долг, ни о чем больше не помышляя, он сумел провести всю ночь со мною, и для этого придумал вот какую хитрость: немедля оседлал коня, как ему велел мой отец, но вместо того, чтобы скакать прямо в Бовуази, остановился в Гюнийском лесу, а когда стемнело, отправился к Танкару в Куси-ла-Виль, там поужинал, потом, прихватив два пистолета, воротился в Вернейль и перелез через ограду садика, где я его поджидала, и мне нисколько не было страшно, потому что все думали, будто он уже невесть как далеко уехал. Я повела его к себе в опочивальню, и тогда он сказал мне: «Нельзя нам упускать такой случай помиловаться, так что давай разденемся… Бояться-то ведь нечего».

Лакорбиньер чем-то заболел, это немного смягчило графа, но, по-прежнему желая разлучить его с Анжеликой, он приказал ему: «Отправляйся в Орбе, все драгуны уже там».

С великой неохотой Лакорбиньер подчинился.

Когда сокольничий графа отправил из Орбе в Вернейль своего слугу по имени Токет, Лакорбиньер поручил тому передать письмо Анжелике де Лонгваль. Но, опасаясь, как бы кто не увидел этого, наказал Токету спрятать письмо под камнем у входа в замок, чтобы, в случае если его обыщут, при нем ничего не оказалось.

А уж когда его впустят, проще простого потом выйти, взять письмо из-под камня и отдать молодой госпоже. Мальчуган в точности исполнил поручение и, подойдя к Анжелике де Лонгваль, сказал: «Я вам кое-что привез».

Это письмо доставило ей немалую радость. Лакорбиньер сообщал, что, хотя служба в Германии сулила немалые выгоды, он вернулся, дабы вновь свидеться с Анжеликой, и если возлюбленная откажет ему в этой милости, ему только и остается что умереть.

Меж тем брат увез Анжелику в Невиль, и там она сказала лакею своей матери, чье прозвище было Кругом-бегом: «Прошу тебя, разыщи Лакорбиньера, он уже вернулся из Германии, и передай ему это письмо, но только так, чтобы никто не видел».