Жерар Нерваль - Дочери огня

И она стала ломать себе голову, как ей подобраться к серебряной посуде — о деньгах и думать было нечего, отец всю наличность увез с собой в Париж.

Когда пришел назначенный день, она сказала конюшему по имени Брето: «Мне нужно послать ночью слугу в Суассон купить тафты на нижнюю юбку, так что пусть заранее оседлают коня. Обещаю, он будет на месте раньше, чем проснется маменька. И не дивись, что прошу его на ночь, я не хочу, чтобы она тебя бранила».

Конюший обещал исполнить веление молодой госпожи. Теперь следовало заполучить ключ от главных ворот. Анжелика объяснила привратнику, что собирается ночью послать человека в город за какими-то покупками, но графиня об этом знать не должна… Если он снимет со связки только нужный ключ, она ничего не заметит.

Оставалось главное — выкрасть посуду. За ужином, словно «по наитию свыше» (это слова Анжелики), графиня сказала служанке, которая ведала серебром: «Юберда, господин д'Арокур уехал, так что запри-ка ты серебряную посуду в этот сундук. Ключ принесешь мне».

Анжелика похолодела… Отъезд пришлось отложить. Но когда утром в следующее воскресенье графиня отправилась на прогулку, ее дочери пришло на ум призвать деревенского кузнеца и приказать ему, под предлогом того, что ключ куда-то запропастился, снять с сундука замок.

«Но так просто дело не кончилось, — продолжает она, — потому что при мне все время был шевалье, мой меньшой братец, и когда он увидел, что я всем дала поручения и сама заперла главные ворота, то сказал: «Ежели ты, сестрица, собираешься обворовать папеньку с маменькой, я на это не согласен и сейчас пойду и пожалуюсь маменьке». А я ему в ответ: «Иди, бесстыдник, я ей и без тебя все расскажу и, коли она меня не образумит, сама образумлюсь». Но говорила я одно, а думала совсем другое. Мальчишка побежал докладывать о том, что я хотела скрыть, но на бегу все время оглядывался, и когда увидел, что я не смотрю ему вслед, решил, будто я и думать о нем забыла, и вернулся ко мне. А я нарочно не смотрела, я знала: чем больше показываешь детям, что боишься их, и уговариваешь придержать язык, тем больше им хочется все разболтать».

Наступил вечер, время отходить ко сну, и Анжелика с великой печалью пожелала матери спокойной ночи, а у себя в опочивальне сказала горничной девушке: «Иди, Жанна, ложись спать, что-то у меня на душе тревожно, я повременю раздеваться».

Она легла одетая в постель и стала ждать полуночи; Лакорбиньер не опоздал ни на минуту.

«О господи, как тянулось время! — пишет Анжелика. — Я вся задрожала, когда он бросил камушек в окно… Он уже пробрался в садик».

Она провела его в зал и там сказала: «Плохи наши дела: госпожа взяла ключ от сундука с серебром, а ведь раньше ей это и в голову не приходило. Правда, у меня есть ключ от чулана, где стоит сундук». А он мне на это: «Прежде всего пойди переоденься, а там посмотрим, как нам быть».

«Я натянула на себя мужские штаны и сапоги, и он помог мне пристегнуть шпоры. Но тут конюший подвел к двери зала коня, и я испугалась и скорее надела ратиновую юбку, не то он бы увидел, что я наполовину обряжена под мужчину, а потом вышла и взяла поводья из рук Брето и вывела коня за главные ворота к тому вязу, под которым в праздник пляшут деревенские девушки, и вернулась в зал к моему кузену (так я должна была называть его в пути), и он ждал меня с великим нетерпением и сказал: «Пойдем посмотрим, может, что-нибудь да раздобудем, а нет — все равно уедем, хоть и с пустыми руками». И тогда я пошла на кухню, она рядом с чуланом, раздула огонь в очаге и при его свете увидела большой железный гребок для золы, взяла его и сказала: «Пойдем в чулан», и там мы попробовали приподнять крышку сундука и оказалось — она немного поддается. И тогда я сказала: «Просунь-ка поглубже гребок под крышку». И мы изо всех сил налегли на ручку гребка, но у нас не вышло, мы налегли еще раз, пробои выскочили, и я сразу запустила руку в сундук».

Анжелика вытащила стопку серебряных тарелок, передала ее Лакорбиньеру и хотела взять еще, но он сказал: «Хватит, триповая сума и без того полнехонька».

Она собиралась прихватить еще и чаши, подсвечники, кувшины, но он опять сказал: «Не нужно, слишком громоздкая будет поклажа».

И добавил — пусть лучше пойдет и наденет куртку и накидку, чтобы в дороге ее никто не узнал.

Они поехали прямиком в Компьен и там за сорок экю продали коня Анжелики де Лонгваль. Потом сели в почтовую карету и к вечеру добрались до Шарантона.

В Шарантоне им пришлось заночевать, потому что река вышла из берегов. Анжелику и впрямь все принимали за мужчину; к примеру, трактирщица, когда кучер стягивал с девушки сапоги, спросила: «Что вам, господа, угодно на ужин?» — «Что есть самого лучшего, то и подайте», — последовал ответ.

Но Анжелика сразу легла в постель: она так устала, что ей кусок в горло не шел. К тому же она смертельно боялась графа де Лонгваля, своего отца, «который был тогда в Париже».

Утром они отплыли в Эссон, и там обессиленная Анжелика сказала Лакорбиньеру: «Поезжай в Лион и жди меня там. И посуду возьми с собой».

В Эссоне они прожили три дня — отчасти потому, что не было почтовой кареты, отчасти из-за ссадин на ляжках у Анжелики, непривычной к мужскому седлу.

Когда на почтовых они проехали Мулен, какой-то пассажир, выдававший себя за дворянина, стал повторять:

— А не едет ли с нами девица в мужском платье?

И Лакорбиньер в ответ:

— Ну, едет, а вам-то что, сударь? Разве я не волен наряжать свою жену, как мне заблагорассудится?

В Лион они приехали вечером и остановились в трактире «Красная шляпа»; там они продали серебряную посуду за триста экю, и Лакорбиньер тотчас заказал себе, «хотя не имел в том нужды, очень красивое платье пунцового сукна, отделанное золотой и серебряной тесьмой».

Дальше они поплыли на судне вниз по Роне, остановились на ночлег в какой-то гостинице, и тут Лакорбиньер вздумал испытать свои новые пистолеты, да так небрежно, что угодил Анжелике де Лонгваль в правую ногу, а когда его стали бранить за неосторожность, только и сказал: «Ранил-то я не кого-нибудь… самого себя ранил! Ведь она мне жена!»

Анжелика три дня пролежала в постели, потом они снова сели на речное судно и добрались до Авиньона, где ей пришлось заняться лечением ноги, а когда рана немного затянулась, они продолжили путь и наконец в первый день пасхи прибыли в Тулон.

Оттуда они отплыли в Геную, но едва их корабль вышел из порта, как началась буря, им пришлось стать на якорь в бухте вблизи замка Сен-Супир, владелица которого, узнав, что они чуть не утонули, заказала спеть «Salve regina» [119] «Радуйся, царица» (лат.). , затем угостила излюбленными в том краю оливками и каперсами, а лакея велела накормить артишоками.