Жерар Нерваль - Дочери огня

Там было полно жандармов в цивильном платье — оно дает им благое право немного поразвлечься после трудового дня. Одни играли на бильярде, другие сражались в домино.

Наши повадки и парижские бороды, видимо, повергли сих служак в изумление. Но в тот вечер они никак его не выказали.

Наутро, когда мы завтракали в отличной гостинице под вывеской «Форель на крючке» (клянусь вам, я ничего не выдумываю), к нам подошел жандармский унтер-офицер и весьма учтиво попросил предъявить паспорта.

Простите за такие подробности, но тут каждому есть над чем задуматься…

Мы ответили ему, как некий солдат ответил конной страже — так по крайней мере поется в песне, сложенной в этом самом краю (меня баюкали этой песней):

Превосходный ответ. Но припев устрашающий:

Из чего следует, что кончил солдат не слишком хорошо"… Развязка нашего злоключения менее печальна. Итак, мы ответили тоже вполне вежливо, что для посещения дальних окраин Парижа паспортов, как правило, не требуется. Унтер-офицер откозырял, больше ничего не спросив.

В гостинице мы поговорили о том, что, может быть, стоит съездить в Эрменонвиль. Но погода испортилась, мы отказались от этого замысла и купили места в почтовой карете на Шантильи, то есть в сторону Парижа.

Перед самым отправлением кареты к нам подошел пристав, обрамленный двумя жандармами, и потребовал наши паспорта.

Мы ответили ему то же, что унтер-офицеру.

— В таком случае, — заявил сей чин, — вы арестованы. Мой друг бретонец нахмурился, еще больше осложнив наше положение.

— Успокойся, — сказал я ему. — Я же почти что дипломат… Повидал вблизи — за границей, разумеется, — и королей, и пашей, и даже падишахов, мне ли не знать, как вести себя с властями предержащими! — После этого я произнес следующую речь: — Господин пристав (ибо людей следует величать согласно их чинам и званиям), я совершил три путешествия в Англию, и паспорт у меня спрашивали только при выезде из Франции… А сейчас я возвращаюсь из Германии, посетил там десять суверенных владений, в том числе Гессенское курфюршество, так вот, паспорт у меня не требовали даже в Пруссии.

— Ну что ж, а во Франции я его требую.

— Но вы же отлично знаете, что у злоумышленников бумаги всегда в порядке.

— Отнюдь не всегда.

Пришлось переменить тактику.

— Я десять лет прожил в этом краю, у меня здесь даже есть небольшое поместье…

— Но паспорта у вас нет?

— Паспорта нет… Как вы полагаете, станут подозрительные субъекты прохлаждаться за вечерним пуншем в кофейне, где развлекаются жандармы?

— Отличный способ стушеваться.

Я понял, что имею дело с неглупым человеком, и сказал:

— Господин пристав, я всего-навсего писатель, собираю материал о семействе Бюкуа де Лонгваль и хочу выяснить, где в этой провинции сохранились развалины их замков.

Внезапно чело пристава прояснилось.

— Что вы говорите! Вы литератор? Но, сударь, я тоже! В юности писал стихи… сочинил трагедию…

Мы попали из огня да в полымя: пристав явно намеревался пригласить нас отобедать, чтобы потом угостить своей трагедией. Пришлось сослаться на срочные дела в Париже, и тогда нам позволили наконец занять места в карете, чье отбытие в Шантильи задержал наш арест.

Нужно ли повторять, что, продолжая подробно описывать свои розыски и все им сопутствующее, я по-прежнему ни на шаг не отступаю от истины.

Только охотникам дано до конца постичь красоту осенней природы. Сейчас перед нами плывут полускрытые утренним туманом картины, достойные кисти великих фламандских мастеров. В замках, в музеях все еще можно проникнуться духом живописцев Севера. Всегда эти розовые или блекло-голубые отблески на небе, облетающие деревья и либо вдалеке, либо на переднем плане поля, где трудятся поселяне.

Ватто окутал свою картину «Путешествие на Киферу» прозрачной переливчатой дымкой, неотъемлемой от этого края. Его Кифера списана с одного из островков на прудах, образованных разливами Эны и Уазы, рек столь мирных и неспешных в летние дни.

Пусть не удивляет вас восторженный тон этих описаний: я устал от Парижа, от его суесловия и кипения мелких страстишек, я отдыхаю, глядя на поля, такие зеленые, такие плодородные, я черпаю силы у этой вскормившей меня земли.

Как там ни философствуй, мы связаны крепкими узами с родной почвой. Нельзя унести на подошвах прах своих праотцов, но и самый обездоленный человек свято хранит в тайниках души память о тех, кто его любил. Назовите это религией, назовите философией, но издревле некий голос повелевает нам благоговейно чтить воспоминания.

День поминовения усопших. Санлис. Римские башни. Девушки. Дельфина

Пишу вам в день поминовения усопших — простите, что навожу на печальные мысли. Вчера по пути в Санлис я видел самые прекрасные и самые грустные пейзажи, какие только бывают в это время года. Краснобурая листва дубов и осин на густо-зеленом фоне травы, белоствольные березы среди вересковых зарослей и кустарников, а более всего — величаво простертая вдаль фландрская дорога, порою всходящая на холм, откуда восхищенному взору открываются нескончаемые леса, окутанные туманной дымкой, — все это навеяло на меня мечтательную задумчивость. В Санлис я попал в разгар праздника. Отовсюду несся колокольный звон — как любил Руссо эти летящие издали звуки! — молоденькие девушки стайками прогуливались по улицам или, смеясь и щебеча, стояли на порогах. Не знаю, может быть, я жертва иллюзии, но, право, мне не случилось встретить в Санлисе ни одной дурнушки… По домам они все сидят, что ли?

Нет, просто красота свойственна обитателям этих мест, а причина тому — чистый воздух, обильная пища, незамутненная вода. Санлис остался в стороне от Северной железной дороги, по которой столько народу едет в Германию. Я так и не взял в толк, почему она делает огромный крюк и минует наши края, почему огибает Монморанси, Люзарш, Гонес и другие городки, лишая их тем самым преимуществ прямого сообщения. Не потому ли, что устроители дороги желали провести ее по своим владениям? Довольно взглянуть на карту — и любой удостоверится в справедливости этого предположения.

Когда в Санлисе праздник, естественно пойти поглядеть на собор. Он очень красив и совсем недавно поновлен; там даже озаботились опять повесить над боковым входом усеянный лилиями щит с гербом города. Мессу служил сам епископ, и собор был переполнен богатыми горожанами и владельцами замков, которые все еще не вывелись в этой округе.