Жерар Нерваль - Дочери огня

— Не спорю, — ответил несколько смущенный доктор, — кровь человека громко вопиет, где бы ее ни пролили, и все-таки Дерош не совершил ничего дурного, он просто защищался.

— Как знать?.. — негромко произнес Артур.

— Вот вы, доктор, говорили о сделках с совестью, ну а не кажется ли вам, что гибель сержанта смахивает на убийство? Разве так уж несомненно, что пруссак убил бы Дероша?

— Но ведь на войне всегда так!

— Что ж, вы правы, на войне всегда так. Вы убиваете человека, до него шагов триста, кругом тьма, он вас не видит, не знает; или он стоит перед вами, вы его закалываете, в глазах у вас ярость, хотя никакой ненависти вы к нему не питаете, но такая вот мыслишка насчет войны не только утешает, она вас возвеличивает! И все это творят народы, исповедующие веру Христову!

Итак, слушатели по-разному отнеслись к тому, что приключилось с Дерошем. А потом все отправились спать. И первый позабыл об этой зловещей истории наш поручик, потому что из отведенной ему комнатушки видел в просвете между купами деревьев некое окно в трактире «Дракон», озаренное мерцанием ночника. Там спала та, что стала его судьбой. Когда среди ночи его будили шаги патрулей или перекличка часовых, Дерош всякий раз думал, что, случись сейчас тревога, он уже не сможет так самозабвенно броситься навстречу опасности, в его душе будет место и сожалению, и боязни. Наутро еще не сыграли зорю, а дежурный капитан уже отворил ему ворота, и Дерош присоединился к дорогим своим спутницам, которые, поджидая его, прогуливались вдоль наружных рвов. Я проводил их до Нейгоффена, потому что гражданскую церемонию брака они хотели совершить в Гагенау, а уж потом вернуться в Мец и там обвенчаться в церкви.

Брат Эмилии, Вильгельм, встретил Дероша довольно приветливо. Порою будущие свойственники вглядывались друг в друга с каким-то неослабным вниманием. Вильгельм был невысок ростом, но хорошо сложен. Его белокурые волосы уже сильно поредели, словно молодой человек изнурял себя усердными занятиями или невеселыми думами; он носил синие очки, ссылаясь на слабость зрения и на то, что свет, даже и тусклый, режет ему глаза. Дерош привез с собою связку документов, молодой юрист изучил каждый в отдельности, потом, в свою очередь, достал кипу семейных бумаг и стал настаивать, чтобы Дерош их прочитал, но тот был доверчив, влюблен и бескорыстен и не пожелал ни во что вникать. Такое поведение пришлось, видимо, по душе Вильгельму, он начал брать Дероша под руку, предлагал лучшую свою трубку, водил по друзьям.

Все они в Гагенау курили и накачивались пивом. После десятка таких визитов Дерош запросил пощады, и ему дозволили проводить вечера у невесты.

Вскоре влюбленных с мецской эспланады должным образом сочетал браком мэр города, почтенный чиновник, который до французской революции, вероятно, был там бургомистром и частенько сажал себе на колени маленькую Эмилию; вполне возможно, что именно он и записал в акты гражданского состояния дату ее рождения — недаром накануне свадьбы он шепнул ей:

«Ну, почему вы не выбрали себе в мужья добропорядочного немца!»

Эмилию, судя по всему, мало трогали национальные различия. В общем, примирился с усами поручика и Вильгельм, потому что, надо признать, вначале эти двое относились друг к другу настороженно; но так как Дерош очень старался преодолеть себя, Вильгельм ради сестры тоже проявлял добрую волю, а тетушка, со своей стороны, вносила в каждую встречу тепло и умиротворение, то под конец между ними установились самые дружественные отношения. Когда брачный контракт был подписан, Вильгельм сердечно обнял зятя. Церемония закончилась около девяти утра, и все четверо в тот же день отбыли в Мец. В шесть вечера карета остановилась в Битше у трактира с громким названием «Дракон».

Нелегкое дело путешествовать в этом краю, где что ни шаг, то либо ручей, либо роща; на каждую милю приходится с десяток косогоров, и почтовая карета, можно сказать, вытряхивает душу из пассажиров. Должно быть, из-за этой тряски новобрачная и почувствовала себя плохо к тому времени, когда они подъехали к трактиру. Тетушка и Дерош не отходили от нее, а Вильгельм, зверски голодный, спустился в небольшой зал, где в восемь вечера подавали ужин офицерам форта.

О приезде Дероша еще никто не знал. В этот день весь гарнизон был занят осмотром Гусполетденских зарослей. Не желая отлучаться от жены, Дерош запретил трактирщице даже упоминать его имя. Все трое — Эмилия с тетушкой и он — сидели у оконца и наблюдали, как возвращаются в форт отряды, как с наступлением сумерек на гласис высыпают солдаты в расстегнутых мундирах, с аппетитом жующие хлеб из своего рациона с козьим сыром, купленным в войсковой лавке.

Меж тем Вильгельм, чтобы занять время и заглушить голод, раскурил трубку и, стоя на пороге, вдыхал табачный дым пополам с кухонными ароматами — двойную усладу для незанятой головы и пустого желудка. При виде приезжего в нахлобученной по самые уши каскетке и синих очках, нацеленных на дверь кухни, офицеры поняли, что у них будет сотрапезник, и решили свести с ним знакомство: если он из дальних краев, неглуп и осведомлен о последних событиях, значит, им повезло, а если из ближних мест и способен только тупо молчать, что ж, над дураком и посмеяться не грех.

К Вильгельму подошел подпоручик и с преувеличенной учтивостью, граничащей с издевкой, спросил:

— Добрый вечер, сударь, не знаете ли вы, что нового в Париже?

— Нет, сударь, не знаю, а вы? — невозмутимо ответил Вильгельм.

— Откуда нам знать новости, сударь, мы же безвылазно сидим в Битше.

— А я, сударь, безвылазно сижу у себя в кабинете.

— Ах так! Значит, вы служите в инженерных войсках?

Эта стрела по адресу синих очков всех очень повеселила.

— Сударь, я служу письмоводителем у нотариуса.

— Что вы говорите! В ваши-то лета? Это просто поразительно!

— Сударь, — сказал Вильгельм, — может быть, вам угодно, чтобы я предъявил вам свидетельство о рождении?

— Ну что вы, зачем!

— В таком случае извольте сперва заверить меня, что это не насмешка надо мной, и уж тогда я дам ответ на все интересующие вас вопросы.

Все кругом сразу примолкли.

— Право, я без всякого злого умысла спросил, не в инженерных ли вы войсках: все дело в ваших синих очках. Кто ж не знает, что носить очки дозволяется только офицерам этого рода войск.

— Да с чего вы взяли, что я вообще военный?

— В наше время все мужчины военные. Вам нет и двадцати пяти, значит, вы служите в армии, ну, разве что очень богаты, у вас рента в пятнадцать или двадцать тысяч франков, ваши родители не поскупились… Но тогда вы не стали бы обедать за общим столом в трактире!

— Сударь, — сказал Вильгельм, выколачивая трубку, — возможно, у вас есть право подвергать меня допросу, в таком случае я должен ответить вам без околичностей: у меня нет никакой ренты, я же говорил вам, что работаю письмоводителем у нотариуса. От военной службы освобожден из-за плохого зрения, я близорук.