Дмитрий Милютин - Дневник. 1873–1882. Том 1 [litres]

28 марта. Понедельник.В продолжение всей Страстной недели нечего было вписывать в дневник. Говенье и некоторые семейные заботы отвлекали меня от обычных забот служебных. Впрочем, во всё это время и не произошло ничего примечательного в ходе политических дел. Неделя прошла в ожидании известий о том, как приняты в Константинополе заявления больших держав после лондонского протокола и нашей декларации. Порта упорствует в отказе на все требования Черногории. Из Лондона получен вопрос: не согласится ли наш кабинет принять турецкого посла, не ожидая заключения мира между Портой и Черногорией? И на это наши дипломаты согласились. Но все уступки их ни к чему не ведут, а только более подстрекают нахальство и дерзость Порты.

Сегодня утром было у государя обыкновенное совещание, в котором уже и сам канцлер признал, что на мирный исход дел мало надежды. Из полученных вчера телеграмм видно, что турки решительно готовятся к войне, намереваются атаковать меридитов и не иначе соглашаются прислать в Петербург посла, как одновременно с присылкой нашего посла в Константинополь. Государь выразил негодование свое на такую дерзость и признал невозможным дольше выносить тяжелое и неопределенное положение, в котором мы находимся уже столько месяцев.

Я обратил внимание государя на необходимость такого расчета времени, чтобы в случае объявления войны можно было успеть предварительно сделать все распоряжения к переходу войск через границу одновременно с объявлением войны. Решено телеграфировать обоим главнокомандующим, чтобы они теперь же приступили ко всем приготовительным мерам, независимо от повеления о предположенной дополнительной мобилизации войск. Телеграммы эти уже отправлены мною в Кишинев и Тифлис.

Сегодня был семейный обед у Александра Аггеевича Абазы по случаю дня рождения и совершеннолетия племянника нашего Юрия Милютина.

29 марта. Вторник.Полковой праздник лейб-гвардии Конного полка справлялся сегодня, вместо 25-го числа (так как день Благовещения пришелся на Страстную пятницу). Поэтому я провел бóльшую часть дня в полной форме, а в промежутках между докладом и парадом и между парадом и обедом во дворце разбирал шифрованные телеграммы, полученные от обоих главнокомандующих в ответ на вчерашние мои телеграммы.

В ответе из Кишинева великий князь Николай Николаевич уже торопится определить самый день перехода армии за границу; через 10 дней всё будет готово к началу действий. Великий князь Михаил Николаевич считает возможным начать около 12 апреля, и то с оговорками: по его мнению, можно открыть наступательные действия только к стороне Кобулети; главные же силы – в Александрополе и Эриванский отряд – хотя могли бы немедленно перейти через границу, но по времени года и по недостаточности сил не могут пока действовать решительно.

Кроме того, великий князь Николай Николаевич в телеграмме прямо на имя государя снова настойчиво требует отпуска золотой монеты для заграничных расходов. По приказанию государя я лично ездил к министру финансов и передал ему положительное повеление об отпуске 3 миллионов золотом; однако же Рейтерн и на этот раз попробовал отказать и прислал государю записку о невозможности исполнения его повеления. Государь настоял, чтобы отпущено было хотя бы два миллиона. По этому предмету я имел довольно резкое объяснение с Грейгом. Грейг постоянно держит сторону Рейтерна, принимая с комической самонадеянностью вид знатока в финансовом деле.

В то время как главнокомандующие уже заботятся о немедленном назначении дня перехода через границу и в понятиях государя война должна быть объявлена уже через несколько дней, наш маститый канцлер продолжает по-прежнему замасливать и улаживать, как будто всё еще надеясь на мирное решение вопроса. Вечером приехал ко мне барон Жомини, правая рука князя Горчакова; даже он возмущен образом действий своего шефа и ко мне обратился, чтобы побудить канцлера действовать энергичнее в предвидении неизбежной войны. Князь Горчаков склоняет Черногорию к новым уступкам для заключения мира с Портой, и это в то время, когда мы собираемся объявить ей войну! Видно, мало еще того промаха, что мы допустили турок задавить Сербию и лишились подмоги с ее стороны для нашей армии; наш канцлер как будто нарочно делает всё возможное, чтобы в случае войны поставить нас в невыгоднейшее положение.

30 марта. Среда.Совещание сегодня было в большем составе, чем обыкновенно: к числу всегдашних участников присоединились Рейтерн, Валуев, Н. П. Игнатьев, Тимашев и князь Лобанов-Ростовский (исправлявший в продолжение нескольких дней должность министра внутренних дел по смерти сына генерала Тимашева). Канцлер прочел полученный секретным путем циркуляр Порты ко всем большим державам по поводу лондонского протокола. Циркуляр этот, отлично и умно написанный, заключает в себе полное отрицание права Европы вмешиваться во внутренние дела Турции; Порта с негодованием отвергает протокол и декларацию графа Шувалова. Документ этот окончательно указывает невозможность мирного исхода дела; не остается более сомнения в том, что Порта решилась на войну; поэтому и нам уже невозможно долее колебаться и уступать.

Сам канцлер, который еще вчера хлопотал о примирении Черногории с Портой, который, вопреки мнению всех окружающих его, думал только об устранении войны, теперь вдруг ободрился и торжественно заявил, что, видя окончательно неизбежность войны, намеревается отныне вести политику энергично, без колебаний и полумер! Увидим, что будет на деле.

Государь, решившись на войну, предложил на обсуждение вопрос о том, в какой срок и каким порядком должен совершиться разрыв. Положено начать с 3 апреля дополнительную мобилизацию войск, заранее уже предположенную и подготовленную; затем отправить всем большим дворам циркулярную ноту, объясняющую причины разрыва; 12 апреля назначено днем формального объявления войны; этим числом пометить манифест о войне; в тот же день одновременно во всех столицах предъявить означенную выше ноту, а войскам нашим перейти границу как в Бессарабии, так и в Закавказье. В заключение совещания прочитан проект манифеста, подготовленный общими силами графа Адлерберга, Валуева и князя Урусова.

Возвратившись домой из совещания, я должен был потратить бóльшую часть дня на составление и шифровку телеграмм в Кишинев, Одессу, Тифлис и другие места для предварительного извещения начальствующих лиц о постановленном решении. Работа моя была прервана посещением Н. П. Игнатьева, Гирса и Ионина, которые, по-видимому, сговорились съехаться ко мне, чтобы через мое посредничество провести некоторые спешные распоряжения, от которых князь Горчаков уклонялся, как непослушный ребенок. Речь шла о некотором увеличении денежного пособия, назначенного Черногории, о доставке 10 тысяч ружей греческим инсургентам, посылке военного агента в Персию, снабжении инструкциями нашего посланника в Тегеране и т. п. Я должен был обещать им завтра же доложить обо всех этих предметах государю, хотя и сознаю, что беру на себя чужое дело.