Клара Ремюза - Мемуары госпожи Ремюза

Я уже говорила о том, что во время этой поездки при дворе блистали иностранцы. С князем-примасом можно было кое о чем поговорить. Он был вежлив, остроумен и любил вспоминать дни своей юности, связи в Париже со всеми представителями литературы того времени. Великий герцог Вюрцбургский, который оставался в Фонтенбло, все время был очень добродушен, и каждый чувствовал себя с ним очень хорошо. Он страстно любил музыку; у него был голос соборного певчего, но когда ему давали какую-нибудь партию в какой-либо музыкальной пьесе, никто не решался улыбнуться, чтобы не испортить его удовольствия.

Кроме этих двух лиц, больше всего проявляли внимания к двум принцам Мекленбургским. Оба они были молоды, очень вежливы и даже чересчур предупредительны по отношению ко всем. Император открыто симпатизировал им. Великолепие его двора ослепляло их, и, покоренные его могуществом и поражавшей их роскошью, которую выставляли напоказ, они беспрестанно восхищались и уделяли внимание всем, до последнего камергера включительно. Карл Мекленбург-Стрелицкий, сводный брат прусской королевы, глуховатый молодой человек, с трудом выражал свои мысли; но Фридрих Людвиг Мекленбург-Шверинский, также молодой и довольно красивый, выказывал постоянную любезность. Он приехал, чтобы добиться ухода французских гарнизонов, которые занимали его государство, и император утешал его обещаниями; принц выражал свои желания императрице, которая принимала его очень любезно. Постоянная приветливость, которой она отличалась, ее милое лицо, прекрасная фигура, изящество всего ее существа произвели впечатление на принца. Заметили или предположили, что он несколько увлекся нашей государыней. Она смеялась над этими предположениями, и они немного забавляли ее.

Бонапарт сначала тоже смеялся, а позднее стал раздражаться. Это случилось после его возвращения из небольшого путешествия в Италию, которое он совершил в конце осени. Несомненно, к концу пребывания обоих принцев в Париже с ними стали обращаться хуже. Не думаю, чтобы Бонапарт серьезно беспокоился, но он не желал быть предметом ни малейших насмешек. Принц, вероятно, не забыл императрицу, так как она рассказывала мне, что во время развода император предложил ей выйти замуж за принца Мекленбургского, если она того желает, а она отказалась. Я не помню хорошенько, говорила ли она мне, что принц писал ей, предлагая свою руку.

Принцы, как и множество других, менее значительных лиц, не обедали за столом императора ежедневно. Их приглашали, когда это было ему угодно; в другие дни они обедали у королевы, министров, обер-гофмейстера или у статс-дамы. У госпожи де Ларошфуко были большие апартаменты, где собирались все иностранцы. Она принимала весьма любезно, и у нее довольно приятно проводили время.

Мы в целом представляли собой странное зрелище. При дворе встречаешь самых выдающихся людей из самого высшего общества, предполагаешь, что у каждого из них существуют серьезные интересы, и, однако, молчание, требуемое обычаем и осторожностью, заставляет всех держаться в пределах самых незначительных разговоров; часто вельможи и принцы, не решаясь казаться взрослыми людьми, держат себя словно дети. Об этом приходилось размышлять в Фонтенбло чаще, чем где бы то ни было. Всех этих иностранных принцев заставляла приезжать ко двору необходимость. Все они были более или менее побежденными или лишенными трона и появлялись, чтобы просить милости или справедливости; находясь в каком-нибудь углу салона и зная, что решается их участь, они притворялись веселыми и беззаботными, отправлялись на охоту и делали все, чего от них требовали; а за неимением лучшего и для того, чтобы не смущать их и не отвечать им, от них требовали, чтобы они танцевали, играли в жмурки и т. п.

Как часто приходилось мне в салоне госпожи де Ларошфуко играть по ее просьбе итальянские танцы, которые входили в моду благодаря присутствию красивой итальянки, о которой я рассказывала выше! Я видела, как вокруг меня танцуют вперемешку принцы, курфюрсты, маршалы или камергеры, победители или побежденные, дворяне или буржуа. Я часто серьезно думала про себя о том, что видела перед собой, но не решилась бы рассказать кому-либо или посмеяться над своими сотоварищами. «Вот наука придворных! – сказал Сюлли. – Они, надев на себя самые грубые маски, сговорились между собою, что не будут казаться смешными друг другу». Он сказал также: «Истинно великий человек умеет быть поочередно, в зависимости от обстоятельств, всем, чем нужно быть: господином или равным, королем или гражданином. Он ничего не теряет, понижаясь таким образом в известном обществе, лишь бы он оставался, несмотря на это, одинаково способным к политическим и к военным делам; придворный всегда помнит о своем господине».

Император не имел никакого желания согласиться с этой истиной и по расчету, так же, как и по собственной склонности, никогда не освобождался от своего королевского величия. Может быть, вообще узурпатор не сумел бы сделать этого так безнаказанно, как кто-нибудь другой.

Когда наступало время прекратить детские игры, чтобы явиться к императору, непринужденность сбегала со всех лиц. Снова становясь серьезными, все направлялись, медленно и церемонно, к парадным апартаментам. Входили и здоровались в передней императрицы. Один из камергеров докладывал. Через некоторое время принимали, иногда тех, кто должен был явиться, а иногда и всех. Выстраивались в молчании, как я говорила раньше, выслушивали бесцветные немногие слова, с которыми император обращался ко всем. Заскучав так же, как и мы, он приказывал поставить столы для игры в карты; все рассаживались для приличия, и вскоре после этого император исчезал. Почти каждый вечер он звал к себе Талейрана и засиживался с ним до поздней ночи.

Предметом их бесед в такое время было положение Европы, да и в другое время обыкновенно говорили о том же. Поход англичан в Данию сильно раздражал императора. Невозможность помочь этому союзнику, пожар в датском флоте, блокада, которую повсюду устанавливали английские суда, – все это побуждало его искать, со своей стороны, способ вредить им, и он требовал, строже, чем когда бы то ни было, чтобы его союзники жертвовали собою, чтобы мстить его врагам.

Русский император, который сделал несколько попыток к установлению всеобщего мира, встретил враждебное отношение со стороны английских министров и всецело предался интересам Бонапарта. Двадцать шестого октября он издал манифест, в котором объявлялось, что он прерывает всякие сношения с Англией до того момента, пока не заключит с нами мир. Вскоре после этого в Фонтенбло приехал его посланник граф Толстой; он был встречен с большими почестями и причислен к свите.