Клара Ремюза - Мемуары госпожи Ремюза

Хотя не годится, чтобы ты писала об этом императору или императрице, но ты можешь, однако, повидать Фуше и попросить, чтобы он оказал тебе услугу и откровенно сказал, этот ли человек обвинял тебя в своих донесениях. Если ты напишешь императрице, это будет хорошо, потому что ты недостаточно часто ей пишешь и могла бы, не говоря ничего определенного, рассказать кое-что о своей жизни. Мне пришло в голову, что, быть может, твоя сестра, которая чаще бывает у Дама, подала повод к какому-нибудь недоразумению. Отнесись к этому со своим здравым смыслом и обычной способностью рассуждать и постарайся воспользоваться тем, что я могу наконец сообщить тебе совершенно безопасно.

Впрочем, не думай, что из-за этого со мной плохо обращается мой господин. Он мог бы относиться лучше, но у меня нет повода жаловаться. Что касается императрицы, то она говорит со мной только о себе и о том, что ее интересует, – невозможно быть более занятой собой, чем она теперь. Однако ей доставляет удовольствие хвалиться твоими письмами, и она всегда читает их императору».

Катрин Ноэль Верле (1761–1834), дочь французского офицера Жана Пьера Верле, родилась в Индии, в Пондишери, где ее отец тогда проходил службу. Вышла замуж за Джорджа Фрэнсиса Гранда, английского офицера, служившего в Калькутте, однако вскоре оставила своего мужа и перебралась в Лондон, а затем в Париж, где вела образ жизни дамы полусвета.

Талейран инициировал декрет о национализации церковных земель, а затем, хотя уже не был епископом, провел церемонию посвящения в сан вновь избранных «конституционных» епископов Кемпера, Суас-сона и Парижа. В результате папский престол счел его главным виновником религиозного раскола и в 1792 году отлучил от церкви.

Выражение «Ты этого хотел, Жорж Данден!» («Ти l’as voulu, Georges Dandin!») – искаженная цитата из пьесы Мольера «Жорж Данден, или Одураченный муж» – стала крылатой фразой, означающей «сам виноват в своих бедах».

Это сближение с Талейраном, которое началось во время пребывания дедушки в Милане, сделалось еще более тесным. Вот что писала бабушка своему мужу 28 сентября 1805 года: «Я в самом деле довольна министром. В маленькой аудиенции, которую он мне дал, он по-своему проявил дружбу ко мне. Ты можешь передать ему, что он был очень мил и что я тебе об этом написала. Это никогда не повредит.

Я сказала ему, смеясь: «Любите моего мужа. Это не доставит вам много затруднений, а мне доставит удовольствие». Он уверил меня, что любит тебя, и я поверила. Ему кажется, что мы все слишком скучаем при дворе, чтобы не сделаться несколько легкомысленными, но я, по его словам, – немного позднее других, потому что еще не совсем глупа, а ум – наилучшая защита. Мне хотелось ему ответить, что сам он тоже служит доказательством этого…»

В самом деле, эта фраза встречается в 6-м бюллетене Великой армии из Эльхингена (от 18 октября 1805 года).

Необыкновенная любезность клира по отношению к императору, однако, не удовлетворяла его, если судить по письму, написанному им Фуше 25 декабря 1805 года: «Я предвижу затруднение по поводу чтения бюллетеня в церквях; я не считаю это чтение удобным. Оно может только придать священникам больше значения, чем следует: оно дает им право делать комментарии, и, если будут плохие известия, они, конечно, станут делать к ним комментарии. Вот почему никогда нельзя иметь точных принципов: то совсем не нужно священников, то слишком нужно…»

В окончательной редакции трактата Тироль, как известно, был отдан Баварии, это совпало по времени с браком принцессы Августы и Евгения Богарне, вице-короля Италии.

Слова императора здесь несколько смягчены. Истина заключается в том, что, когда Ремюза подошел к императору и напомнил о его намерении, подавая ему шпагу, император воскликнул: «Оставьте меня в покое! Это дурак!» ( П.Р .).

«Эта характеристика герцога Фриульского, – пишет мой отец, – совершенно согласна с мнением всех его просвещенных современников. Редко кто из людей был так холоден, так сух, так занят только собой, без всяких дурных страстей, направленных против других. В то же время его справедливость, его честность, его верность были несравненны. Это был очень хороший администратор. Но весьма любопытно, что моя мать, по-видимому, не знала известного теперь факта: Дюрок не любил императора, или, по крайней мере, строго судил его. В последнее время он был измучен характером своего господина и в особенности его системой, и об этом слышали другие, и даже сам император, накануне или в день смерти Дюрока. Маршал Мармон, хорошо знавший его, изобразил его очень верно».

Однако у императора было к Дюроку какое-то особенное чувство, почти чувство дружбы, редкое для такого человека, как он; вот что писал он 7 июня 1813 года госпоже де Монтескье: «Смерть герцога Фриульского огорчила меня. В течение двадцати лет он в первый раз не угадал, что могло бы доставить мне удовольствие» ( П.Р .).

Это чувство по отношению к королеве Гортензии сохранилось у моей бабушки очень надолго. Вот что она писала своему мужу несколько лет спустя, 12 июня 1812 года: «Говоря о королеве, я не могу выразить тебе, какое удовольствие доставляет мне ее общество. Это действительно ангельский характер; это личность совершенно иная, чем обыкновенно думают. Она так правдива, так чиста, так чужда зла, в глубине души ее так много кроткой меланхолии! Она много читает и, по-видимому, желает исправить недостатки своего образования в некоторых отношениях. Наставник ее детей заставляет ее серьезно работать, ей доставляет удовольствие сама работа, и она права. Однако мне хотелось бы, чтобы ее занятиями руководил кто-нибудь более образованный. В известном возрасте нужно учиться больше для того, чтобы думать, чем для того, чтобы знать, и в двадцать пять лет история должна представляться не так, как в десять» (П.Р.).

Заменили стих: «Следовать за Бурбонами – значит идти к славе», – стихом: «Следовать за французами – значит идти к славе».

Этот Жюно, сын торговца, выдвинувшийся благодаря счастливой судьбе, был от природы очень умен. Однажды, когда ему говорили о предубеждении со стороны старинного французского дворянства, он заметил: «Почему же все эти люди так завидуют нашему возвышению? Единственное различие между нами заключается в том, что они являются потомками, а я – предком».

Дело в том, что один из сыновей Людовика XIV и госпожи де Монтеспан, Луи-Огюст де Бурбон, женился на Анне Луизе Конде, дочери принца Конде.