Клара Ремюза - Мемуары госпожи Ремюза

Нужно много счастья для того, чтобы это жилище было веселым в это время года: на дворе ужасный ветер и постоянный дождь. Но это не мешает тому, что здесь целый день бывает громадное общество. Каждый новый визит вызывает у нее новые слезы. Впрочем, нет ничего дурного в том, что эти впечатления постоянно возобновляются: отдых наступит позднее. Я думаю, что останусь в Мальмезоне до субботы, и мне хотелось бы, чтобы и ты вернулся к этому времени, так как нам надо повидаться и побыть немного вместе».

«Вторник, 19 декабря 1809 года. У меня не было утром случая отослать это письмо; надеюсь, что случай представится сегодня вечером. Императрица провела ужасное утро. Она принимает посетителей, и это снова вызывает страдания, и каждый раз, когда что-нибудь приходит от императора, она бывает в ужасном состоянии. Надо сделать так, чтобы обер-гофмейстер или князь Невшательский уговорили императора умерить выражения его сожалений в письмах к императрице. В самом деле, когда он передает ей таким образом слишком сильную свою печаль, она впадает в настоящее отчаяние и, кажется, совсем сходит с ума. Я забочусь о ней, насколько могу. Мне страшно больно за нее. Она кротка, несчастна, нежна, – одним словом, в ней соединяется все, чтобы надрывать сердце. Стараясь тронуть, император ухудшает это состояние. И, однако, среди всего этого у нее не вырывается ни одного лишнего слова, ни одной резкой жалобы, она и в самом деле кротка, как ангел.

Я гуляла с ней сегодня утром, – хотела, чтобы она устала телом и отдохнула душой. Она не противилась; я говорила с ней, расспрашивала, волновала ее, она позволяла мне все это делать и, по-видимому, была мне благодарна, несмотря на свои слезы. Через час, признаюсь тебе, я так устала, что едва не упала в обморок, и чувствовала себя почти такой же слабой, как и она. «Мне иногда кажется, – говорила императрица, – что я умерла и у меня сохранилась только смутная способность чувствовать, что я больше не существую».

Постарайся, если можешь, дать понять императору, что он должен писать ей так, чтобы ее ободрить, и присылать письма не вечером, так как тогда она проводит ужасные ночи. Она не знает, сможет ли перенести его сожаления; конечно, ей еще труднее было бы переносить его холодность, но ведь есть середина. Я вчера видела ее в таком состоянии после письма императора, что хотела сама написать в Трианон. До свидания, дорогой друг; я не говорю тебе много о своем здоровье, ты знаешь, какое оно слабое, а все это действует на него еще больше. После этой недели мне необходимо немного отдохнуть возле тебя. Чтобы испытать некоторую долю радости, мне необходимо вернуться к моему другу».

В сущности, опасения моей бабушки не сбылись, по крайней мере по поводу того, что касается болтовни и сплетен при дворе; но ей и ее мужу пришлось разделить опалу Талейрана. Правда, дед мой остался первым камергером даже и тогда, когда князь Беневентский был лишен места обер-камергера, но он не вернул себе, да и не искал, ни милостей при дворе, ни откровенности со стороны императора. Что касается бабушки, то она была, как мне кажется, всего один раз в Тюильри, чтобы представиться новой императрице, а в другой раз – чтобы получить от императора несколько приказаний.

Этот последний факт заслуживает того, чтобы я рассказал о нем. Это случилось в конце 1812-го или в начале 1813 года. Герцог Фриульский пришел к ней с визитом, к большому удивлению и дедушки, и самой бабушки, так как он никогда не делал визитов. Герцог передал приказание императора госпоже Ремюза явиться ко двору еще раз. Отец мой не описывал подробностей этого свидания, он знал только, что император желал, чтобы моя бабушка уговорила императрицу удалиться из Парижа. Какие были у него мотивы? Долги Жозефины, затем разговоры, которые велись в ее салоне. Не думаю, чтобы были более серьезные жалобы, и император не казался раздраженным. Что касается самой бабушки, то император не отнесся к ней ни хорошо ни дурно, но ни одним словом не вызвал на разговор о самой себе, и она ничего не сказала. Там она видела его в последний раз.

Затем пришлось исполнить данное ей поручение. Это было довольно трудно. Впрочем, она написала длинное письмо, так как императрица находилась тогда, кажется, в Женеве. Поручение было тем более трудным, поскольку нельзя было подать виду, что совет исходит от императора. Отец мой думал, что письмо это встретило дурной прием и было даже напечатано в мемуарах, в сопровождении более или менее неприятных для автора замечаний (П.Р.).

В начале 1808 года страдания госпожи Вержен, которая была уже давно больна, очень усилились. Она была больна ревматизмом и умерла 17 января 1808 года от гангренозного воспаления горла. Это было большим горем для ее дочери и большой переменой в жизни ее детей. Мой отец навсегда сохранил глубокое и живое воспоминание об этой оригинальной и умной женщине, хотя в то время ему не было еще одиннадцати лет. Положение госпожи Вержен в обществе было довольно значительно, так что ей посвятили некролог в «Публицисте», и это было тогда гораздо менее принято, чем в наше время ( П.Р .).

Впрочем, император продолжал для виду, и когда считал это полезным, распекать Фуше за его болтливость. Он писал ему из Венеции 30 ноября 1807 года: «Я уже сообщил вам свое мнение о ваших безрассудных поступках в Фонтенбло, относящихся к моей семейной жизни. Прочитав ваш бюллетень от 19-го и зная о ваших разговорах в Париже, я могу только подтвердить вам, что ваш долг – следовать моим взглядам, а не поступать по вашему капризу. Если вы будете вести себя иначе, вы только введете в заблуждение общественное мнение и сойдете с того пути, которого должен держаться каждый человек».

Подобные же увеселения при Людовике XIV – например, его последняя поездка в Фонтенбло, – стоили около двух миллионов.

Среди рассказов о молодости Талейрана я не могу забыть одного, который передал мне мой отец, наверное, слышавший его от своей матери. Талейран изучал богословие и однажды, выходя после проповеди из церкви Сен-Сюльпис, встретил на ступенях лестницы молодую изящную даму приятной наружности; эта дама была в большом затруднении: вдруг пошел дождь, и она не знала, как от него спастись. Он предложил ей руку и один из тех маленьких дождевых зонтиков, которые начали тогда входить в моду. Она согласилась, и он проводил ее домой. Дама пригласила его к себе, и они познакомились. Это была мадемуазель Люзи, которая играла в «Комеди Франсез». Дама рассказала ему о своей набожности и о том, что не имеет никакой склонности к театру и посвятила себя этому делу против своего желания и по принуждению родителей. «Совершенно так же, как я, – отвечал он ей. – У меня нет никакой склонности к семинарскому учению и к церкви, и меня также принуждают мои родители». Они поняли друг друга сразу, и это взаимное признание сблизило их так сильно, как люди сближаются в двадцать лет (П.Р.).