Клара Ремюза - Мемуары госпожи Ремюза

Все были смущены, а брат ее коварно улыбался. Что касается меня, то я была крайне удивлена, и вместе с тем мне было как-то противно видеть, как это молодое красивое лицо искажается волнением такой сухой страсти. Госпоже Мюрат было тогда двадцать два – двадцать три года. Ее лицо ослепительной белизны, ее прекрасные белокурые волосы, венок из цветов, украшавший их, розовое платье, которое шло ей, – все это придавало ее облику что-то молодое, почти детское, и это составляло такой неприятный контраст с чувством, свойственным другому возрасту, которым она, видимо, была охвачена. Невозможно было испытывать никакого сочувствия к ее слезам, и мне кажется, она производила на всех то же крайне неприятное впечатление. Госпожа Баччиокки, старше ее и лучше владеющая собой, не плакала, но была резка, груба и обращалась со всеми нами с подчеркнутым высокомерием.

Император, по-видимому, наконец стал раздражаться из-за подобного поведения своих сестер и увеличил их недовольство насмешками, которые не относились лично к ним, но очень прямо их задевали.

Все, что я видела в течение этого дня, дало мне новую идею о силе эмоций, вызванных честолюбием в душе известного рода людей; это было зрелище, о котором до этого дня я не имела ни малейшего понятия.

На другой день после семейного обеда произошла резкая сцена, свидетельницей которой я не была, но взрывы которой слышала через стену, отделяющую салон императрицы от того, в котором находились мы. Госпожа Мюрат разразилась жалобами, слезами и упреками; она спрашивала, почему их желают обречь, ее и ее сестер, на неизвестность, презрение, в то время как посторонних осыпают почестями и титулами. Бонапарт был очень суров в своих ответах, объявляя неоднократно, что он господин и может распределять почести по своей воле. По этому поводу у него вырвались остроумные слова, которые были сохранены в истории: «В самом деле, видя ваши претензии, сударыни, можно подумать, что мы получили корону от покойного короля, нашего отца».

Императрица рассказала мне впоследствии об этой резкой размолвке. Как ни была она добра, но не могла удержаться, чтобы не позабавиться немного страданиями особы, которая ее сильно ненавидела. В конце разговора госпожа Мюрат, вне себя от крайнего отчаяния и резкости слов, которые пришлось выслушать, упала в обморок. Ярость Бонапарта исчезла при виде этого, он успокоился и, когда сестра его пришла в чувство, прожил даже некоторое намерение удовлетворить ее. В самом деле, несколько дней спустя, после совета с Талейраном, Камбасересом и несколькими другими лицами, решили, что не будет ничего неудобного в том, чтобы пожаловать сестер Бонапарта из любезности особенными титулами, и мы узнали из «Монитора», что к ним теперь следует обращаться со столь желанным титулом императорских высочеств.

Но для госпожи Мюрат и ее супруга оставалось еще одно горе. Внутренний регламент дворца в Сен-Клу разделял императорское помещение на несколько салонов, куда можно было войти только в зависимости от новых рангов, в которые был возведен каждый из придворных. Салон, ближайший к императорскому кабинету, сделался тронным, или салоном принцев, куда маршалу Мюрату, хотя и супругу принцессы, дверь была закрыта. Ремюза передали неприятное поручение остановить его, когда он пожелает туда войти. Хотя мой муж не был ответствен за приказания, которые получал, и для передачи их употребил самую деликатную вежливость, Мюрат был сильно оскорблен этим публичным афронтом, и он и его жена, уже плохо относившиеся к нам вследствие нашей привязанности к императрице, оказали Ремюза и мне, скажу, почти честь, возненавидев нас глубокой ненавистью, которую не раз давали нам почувствовать. Но на этот раз госпожа Мюрат, понявшая, какое влияние оказывают ее жалобы на брата, не смотрела на свое дело как на потерянное и вскоре действительно сумела доставить своему мужу все почести, которых так горячо желала.

Новые прерогативы в зависимости от рангов внесли смятение в этот двор, до тех пор мирный. Вокруг госпожи Бонапарт, среди нас, в свою очередь, разыгралось нечто вроде пародии на те волнения из-за тщеславия, которые потрясли императорскую семью.

Кроме четырех своих придворных дам, госпожа Бонапарт часто собирала вокруг себя жен различных офицеров. Тут можно было встретить также госпожу Маре, которая жила в Сен-Клу благодаря месту, занимаемому ее мужем, и дочь маркиза Богарне, которую выдали замуж за де Лавалетта и которой ее супружеская любовь и несчастья создали в дальнейшем большую известность [58]. Лавалетт, человек крайне темного происхождения, но большого ума и приветливого и покладистого характера, прослужив некоторое время в армии, покинул военную службу, к которой его мягкий характер внушал ему отвращение. Первый консул поручал ему некоторые дипломатические миссии; теперь он назначил его членом Государственного совета. Лавалетт проявлял необыкновенную преданность по отношению ко всем Богарне, родственником которых сделался. Жена его была проста и кротка; но теперь было решено, что тщеславие сделается первым двигателем для лиц, привязанных к этому двору, каков бы ни был их пол и возраст.

Когда распоряжение императора предоставило придворным дамам некоторое преимущество перед остальными женщинами, это сделалось стимулом всех женских честолюбий. Госпожа Маре, сухая и гордая, была оскорблена, видя, что мы идем впереди нее; ее раздражение сблизило ее с госпожой Мюрат, которая хорошо понимала недовольство подобного рода. Притом Талейран, который не любил Маре и безжалостно насмехался над его смешными сторонами, бывший в довольно плохих отношениях с Мюратом, сделался предметом ненависти их обоих и таким образом явился, до некоторой степени, связующим звеном между ними. Императрица, которая не любила всех, кто был привязан к госпоже Мюрат, стала обходиться с госпожой Маре с некоторой сухостью, и хотя я и была совершенно чужда всем этим резким чувствам и со своей стороны никого не ненавидела, – на меня простерлось недоброжелательство этой партии против Богарне.

Наконец, однажды утром в воскресенье императрица получила приказание появиться на обедне в сопровождении только четырех придворных дам. Госпожа де Лавалетт, которую до сих пор повсюду видели рядом с ее теткой, была вдруг лишена этой чести, пролила много слез, и мы вынуждены были утешать еще и это юное честолюбие.

Все это мне было очень интересно наблюдать; я оставалась спокойной среди этих волнений, несколько смешных и, может быть, довольно естественных. Однажды я была в очень хорошем настроении, смеялась от всей души над какой-то шуткой; один из адъютантов подошел вдруг ко мне и спросил тихонько, не получила ли я лично обещания каких-либо новых почестей; я не могла удержаться, чтобы не спросить его, в свою очередь, не думает ли он, что отныне в Сен-Клу надо все время плакать, если не становишься принцессой.