Бранимир Чосич - Скошенное поле

Родные Ненада все еще ничего не знали о Миче. В открытках, которые кум посылал из Женевы, он писал, что сообщит, как только разузнает что-нибудь.

Когда начались холода и дожди, Ненад перестал ходить в школу: у него не было башмаков, а деревянные сандалии, которые он носил летом, оказались теперь не по сезону; кроме того, им нечем было заплатить за второй семестр. Корзиночная мастерская закрылась, и Ясна бегала по городу, давая уроки детям мясников и бакалейщиков. Бабушка молча грустила, сидя у печки, почти всегда холодной. Устроившись на тахте у окна, откуда виднелась большая часть улицы, Ненад читал «Войну и мир». Наполеон представлялся ему отвратительным. Что нужно было этому человеку в России? Он не имел никаких прав на Россию! По его произволу сотни тысяч людей, и русских и французов, были обречены на смерть, голод, болезни, из-за него была сожжена Москва, из-за него хороший Андрей Болконский умер в таких мучениях. Переживая прочитанное в пасмурных сумерках дождливой осени, Ненад незаметно для себя подменил образ Андрея Болконского образом Жарко. Агонию и смерть Андрея он воспринял, как агонию и смерть Жарко, и впервые по-настоящему почувствовал, что Жарко умер, что он никогда его больше не увидит и что он умер той страшной, медленной смертью, которая, прежде чем унести человека, превращает его в чужого и страшного. Сперва он с пылающим лицом переживал отъезд Пети в добровольцы; полный зависти читал ту главу, где Петя проводит ночь, оттачивая саблю; но неожиданная, бессмысленная гибель Пети в первой же стычке так его поразила, что он целый день не мог взять книгу в руки. Наполеона надо было просто-напросто повесить на первом попавшемся дереве. Он ставил Наполеона на место этих всех австро-германских императоров и генералов, но его немного смущало и даже мешало ему то, что Наполеон был француз, а французов Ненад любил теперь почти так же, как и русских.

Сидя так на тахте и глядя на безлюдную улицу, по которой ветер гнал мокрые листья, Ненад все чаще стал думать о смерти Мичи, как о чем-то неминуемом и уже совершившемся. Он поминутно ловил себя на этих страшных мыслях, вздрагивал, старался избавиться от них, но, обессиленный, неизменно к ним возвращался — они были сильнее его; он чувствовал: Мича умер. Ненад как бы замер, напряженно ожидая подтверждения. Смерть витала в воздухе. Он удивлялся, как взрослые не чувствуют этого, не видят; как может Мария часами играть в его присутствии на рояле. И только в завываниях Ами Ненад улавливал созвучный отклик на свои переживания. Так по крайней мере ему казалось, когда сквозь звуки рояля он слышал, как Ами все чаще и чаще воет.

День был пасмурный, шел крупный дождь. Под крышей, на чердаке, в холодных трубах на разные голоса завывал ветер. То словно кто-то скулил, то вздыхал, то хрипло и протяжно выл. Воздух был наполнен ду́хами. Их дыхание проникало сквозь все щели. Вместе с порывами ветра и дождя они стучали крыльями в окна, по которым ручьями стекал дождь. Полдень уже давно миновал. В тишине комнаты часы тикали как-то разлаженно и вяло. Ясне давно уже пора было вернуться. Облокотившись о подоконник, Ненад смотрел вдоль тянувшейся перед ним улицы, которая выглядела сейчас особенно запущенной и пустынной.

Вдруг из-за угла показалась маленькая женская фигурка. Ветер теребил траурную вуаль, откидывал ее, и она легонько задевала мокрые от дождя стены. И сама женщина, с опущенными руками, шаталась от ветра, словно колеблющееся пламя свечи. Увидев ее, Ненад вскрикнул, сам не зная почему; сердце у него сжалось, и он грохнулся на пол.

Первое, что он услышал, когда пришел в себя, была назойливая игра Марии, еще более назойливый вой Ами, и среди этого причитания Ясны, поднимавшейся по лестнице.

Значит, Мича действительно умер.

В тот год зима была ранняя. Целыми днями сыпал сухой, мелкий снег. И скоро весь город окутался снежным покровом. Сугробы возле домов были так высоки, что видны были только головы прохожих. По боковым улицам вот уже несколько дней не мог проехать ни один экипаж. Повсюду лежал нетронутый, глубокий снег, по которому даже кошки не решались ступать. Ничем не нарушаемой, гробовой тишиной веяло от этого белого покрова. Трубы стояли под своими белыми колпаками, в большинстве не подавая признаков жизни. Белград умирал белой смертью. Умирал без колокольного звона.

В большую комнату падали радужные отблески от крыш, покрытых снегом. По комнате, как тень, бродила бабушка, закутанная в шали, с бледными губами, тихая, спокойная, ни на что не жалуясь. Только раз Ненад застал ее всю в слезах над географическим атласом; стареньким, сморщенным указательным пальцем водила она по синим и красным пятнам, которые означали горы, реки, ущелья — целый край, покрытый теперь, как и наш, непроходимыми снегами. Бабушкин палец двигался взад и вперед по карте, ласково ощупывал и останавливался с такой нежностью, словно хотел найти нечто скрытое, недоступное для глаз. Ненад мог и не заглядывать: он знал, что под бабушкиным пальцем лежит проклятое место, где-то в глубине албанских гор, место, где находится безымянная могила Мичи.

Как только комната немного нагревалась, с растрескавшегося потолка начинало капать. Крыша в этом месте была ровная, а на ней целая гора снега. Вода капала в подставленную посуду крупными, чистыми каплями, наполнявшими комнату монотонным постукиванием проходящего времени и тяжелой, холодной сыростью, пахнущей мокрой штукатуркой. Румянец, который Ненад приобрел за лето, быстро исчез. Однажды утром бабушка не смогла подняться с постели. Она лежала неподвижно. Окна были разукрашены ледяными узорами. Постная еда, которую Ясна ей предлагала со слезами на глазах, оставалась нетронутой. Пришел врач. Нашел положение серьезным: острая анемия, истощение всего организма. Прописал хорошее питание, молоко, чистый воздух и ушел. На следующий день бабушка не стала смотреть на обледеневшее окно и на красивые узоры, через которые свет преломлялся тысячью красок. Она отвернулась к стене, где висели две фотографии в черном крепе — Жарко и Мичи.

Ясна перестала ходить на работу. Она слонялась по комнате или бродила по чердаку, откуда извлекала все, что могло пригодиться как топливо. Вскоре уже ничего не осталось. Госпожа Огорелица, Лела и госпожа Марич дежурили днем у постели бабушки. По нескольку раз прибегала Мария и приносила то полено, то лимон с сахаром, то чашку молока. Но смеркалось рано, все расходились, и в темной комнате, сырой и холодной, Ясна с Ненадом оставались одни, окруженные тенями. Печь потухала и быстро охлаждалась. Капли с потолка падали реже, становилось жутко, как в пустой церкви. Ясна быстро тушила лампу и зажигала маленький светильник с маслом. От колеблющегося пламени расходились длинные дрожащие тени, и от этого комната, где лежала больная, наполнялась неизъяснимой тревогой глухой, мертвой ночи. Эти ночи, когда мороз разрисовывал окна новыми ледяными узорами, тянулись бесконечно.