Бранимир Чосич - Скошенное поле

Скорчившись позади Ясны, дрожа от холода и страха, Ненад напряженно прислушивался к дыханию бабушки и однообразному стуку капель: кап, кап, кап… По временам внезапно погружался в мучительный, тяжелый сон; потом так же внезапно просыпался от пронизывающего холода и тишины, которая словно хватала его за сердце ледяными пальцами. Дышит? Не дышит? Ясна все шептала в подушку. «Господи, господи…» И в молчании комнаты с потолка срывалась капля и падала в посудину на полу, а с другого конца комнаты доносился вздох бабушки, легкий, как дыхание тени светильника. Напряженность ослабевала, и голова Ненада опять опускалась на холодные подушки.

В эту ночь Ненад заснул сразу, как лег в постель. Проснулся он от страха. Ясны рядом с ним не было. Он вскочил. В комнате горела лампа. Ясна делала что-то, низко склонившись над кроватью бабушки. Вдруг она выпрямилась и закричала:

— Мама, мама!

Обняв бабушку за плечи, она приподняла ее и упала на колени.

Ненад уже был подле Ясны. Восковое лицо бабушки, неподвижное, с закрытыми глазами, неясно виднелось в тени. Две отяжелевшие капельки одна за другой оторвались от потолка и в глубокой тишине отсчитали две секунды вечности.

— Дышит, дышит… Воды, уксуса, — видишь, дышит; правда, ведь дышит? — И, словно испугавшись, что бабушка перестанет дышать, Ясна принялась ее трясти, крепко обнимать и целовать ей лоб и глаза.

— Мама, мамочка!

Уксус разлился по всему лицу. Ясна выронила бутылочку. Веки бабушки дрогнули. Послышался вздох, слабый, едва уловимый. Худая, впалая грудь теперь слегка поднималась. Бабушка открыла глаза. Взгляд был невидящий. Сперва он остановился на пустой стене, по которой металась огромная тень Ненада, потом передвинулся на фотографии и, наконец, упал на взволнованное лицо Ясны.

— Мама, разве вы меня не узнаете, мама?!

Взгляд бабушки стал немного тверже: в глубине зрачков появились проблески жизни и сознания. Это снова был прежний взгляд, который Ясна так хорошо знала.

Рука бабушки сделала тщетное усилие, чтобы пошевельнуться, но шевельнулись едва заметно только пальцы. Ясна взяла эту беспомощную руку и покрыла ее поцелуями и слезами. Рука была холодная; как ни старалась Ясна, она не могла согреть ее своим дыханием.

— Огня, Ненад, огня!

Охапочка хворосту сразу вспыхнула. Больше не было ни одного полена. Ненад схватил первый попавшийся стул. Он никогда не предполагал, что у него столько силы: нажал раз, другой… Сухое дерево развалилось. Набив полную печь, он стал осматриваться, что еще можно использовать, и вспомнил о книгах. Он поднялся на чердак — балки звонко трещали от мороза, — в темноте нащупал ящик и захватил первую охапку. Все было тихо. Ненад стал перед печкой на колени. Отворил дверцу. Жар от красного пламени ударил ему в лицо. Он старался не смотреть и не думать о том, что делает. Брал из кучи одну книгу за другой, вырывал по две-три страницы, совал в печку, ждал, пока они сгорят, и рвал дальше… Он заметил только, как скручивается на огне «Воскрешение Лазаря» и превращается в пепел. Венеры, короли на конях. Юпитеры и Юноны, песни о собольих кафтанах, ангелы, призраки — целый мир сказок и историй жил на этих страницах, которые он медленно вырывал и кидал в раскаленную печь, ослепленный ярким светом и жаром.

Перевалило за полночь. Время, не в пример растаявшему снегу, который капал с потолка все быстрее и веселее, тянулось медленно. Бабушка была жива, дышала, не открывая глаз, далекая и чужая. Прильнув к изголовью, Ясна тихо плакала.

Наконец бабушка открыла глаза, и взгляд ее остановился на фотографии Жарко и Мичи.

— Убили… таких детей, таких хороших детей… убийцы!

Хотела еще что-то сказать, жилы на шее надулись, она глубоко вздохнула, голова ее откинулась, глаза остались полуоткрытыми.

— Мама, мама! — вскрикнула Ясна.

— Бабуся! — закричал Ненад.

Оба возгласа остались без ответа. Капельки торопливо отсчитывали время и вечность.

Прижавшись к Марии, Ненад сквозь градом катившиеся слезы смотрел через закрытое окно, как удалялась похоронная процессия, растянувшись по узкой тропинке между белыми снежными сугробами. Впереди несли на руках еловый гроб, за ним шли священник и Ясна в трауре, потом еще две-три женщины. Всего несколько точек на белой, сверкающей на солнце улице. Сквозь застилавшие глаза слезы Ненад видел всю эту страшную картину в сиянии бесчисленных радуг, в головокружительных переливах света и красок.

Продавая одну вещь за другой, Ясна из оставшихся выбирала для продажи всегда наименее ценные. Но в данную минуту выбора не было; у нее ничего почти не оставалось, кроме двух колец и пары бриллиантовых серег. Но этого было недостаточно, чтобы выплатить все долги, сделанные в трудную минуту, дожить до следующего перевода из Швейцарии, купить Ненаду новые башмаки, а свои отдать в починку. После долгой борьбы с собой и совещаний с Ненадом она из трех пиротских ковров отложила два.

День был ясный, безветренный; и хоть солнце светило ярко, снег оставался крепким и сухим. Они несли ковры молча. По склонам Студеничкой и Ресавской улиц дети катались на салазках. Встретились им и большие сани, запряженные парой великолепных, выхоленных гнедых коней. Они промчались в облаках пара, звеня бубенцами и увозя в санях веселую компанию молодых офицеров и красивых дам.

Ненад знал, как попасть в этот дом. С Теразий входили в узкий двор и оттуда по крытой деревянной лестнице поднимались на второй этаж. В застекленной галерее малыш в короткой шубке играл с большой лохматой собакой. Собака залаяла. В глубине галереи открылась дверь, и выглянула неприветливая полная женщина средних лет.

— Входите, она не кусается. Марш, Лорд!

Заметив, что Ненад не плотно закрыл дверь, женщина прикрикнула на него:

— Дверь! Не видишь, что ли, дверь! — И, брюзжа, первой прошла в комнату.

Комната слабо освещалась через единственное окошко, на котором к тому же была спущена серая занавеска. Посреди комнаты стоял простой еловый стол, ничем не покрытый. Женщина остановилась возле него.

— Что это? Ковры?

— Ковры, — подтвердила Ясна.

— Ковры мне не нужны. На что мне ковры?

— Ковер всегда пригодится. А эти были вытканы по особому заказу, краски натуральные, работа ручная, таких ковров в магазинах не достанешь, — начала было Ясна.

— Ну и держите их у себя, — отрезала женщина. — Что еще у вас?

В комнату вошел ребенок в шубке, за ним собака.

— Мама, есть хочу.

Женщина, не обращая внимания на ребенка, продолжала:

— Ковры мне не нужны.

— Есть у меня бриллиантовые серьги и два кольца.

— Я плачу только за золото. В камнях толку не знаю. Покажите.

Ребенок хныкал, просил есть. Женщина молча подошла к шкафу, открыла ящик, достала большую белую булку, отрезала изрядный ломоть, запустила нож в банку и не дрогнувшей рукой намазала хлеб толстым слоем масла. И снова подошла к столу.