Бранимир Чосич - Скошенное поле

Майсторович перестал есть, но, не поднимая головы от тарелки, проговорил:

— Ну что ты говоришь! Если бы он крикнул, так и его бы трахнули. Видно, он и тогда уже был умен.

Все рассмеялись.

— А помните, — снова заговорил Шуневич, — брошюру, которую друзья издали к его шестидесятилетию… там написано, что отца Деспотовича убили политические враги, потому его и назвали «сыном партии», воспитывали на средства партии, посылали в Вену, в Париж, женили на девушке из семьи старого партийца — его жена, если не ошибаюсь, дочь Вулики.

— Конечно, почтеннейший, — воскликнул Бурмаз, — все это до некоторой степени верно… И вероятно, среди крестьян, убивших его отца, были сторонники и других партий — когда дело касается долговых записей, партийная окраска не играет роли, но отсюда еще очень далеко до настоящего политического убийства. Что же касается годов учения… до аттестата зрелости он мыл посуду у партийных хозяев, а за границу был послан за счет государства. Говорят, что он был настоящий маленький янычар. Рассказывают, что хозяева, развеселившиеся после обеда в день славы, призывали его из кухни в гостиную и спрашивали, кто он, а он, говорят, в ответ называл себя не сербом, а сторонником такой-то и такой-то партии.

— А откуда ты все это знаешь? — вдруг резко спросил Майсторович.

Все снова засмеялись. Бурмаз на минуту смешался, покраснел до ушей и едва сообразил, что ответить.

— Но это же пустяки, самые обыкновенные анекдоты, об этом все говорят! А я, кроме того, собираю материал для книги, в которой будут помещены биографии наших видных деятелей за последние двадцать лет.

Кофе подали в кабинет. Мужчины перешли туда, курили, спорили, печатали на машинке, потели, пока время не перевалило за полночь. Марина уже давно легла, когда Распопович, проводив Майсторовича, Шуневича и Бурмаза, сам запер за ними парадную дверь.

Оставшись один посреди пустой передней, он вдруг улыбнулся, провел руками по лицу, немного постоял так и пошел в спальню, забыв погасить за собой свет.

Марина лежала в постели на спине и широко открытыми глазами глядела перед собой. Распопович, посвистывая, начал раздеваться, разбрасывая одежду по всей комнате. Но воспоминание о необычайно трезвом поведении Бурмаза, которому удалось сохранить хладнокровие, невзирая на все старания Марины, на минуту испортило его хорошее настроение. Он перестал раздеваться и, полуодетый, запустив одну худую ногу в штанину пижамы, сел рядом с Мариной. Мысль, что ему теперь придется считаться и с этим журналистиком, грызла его больше, чем размер пая Бурмаза.

— До чего же молодежь испорчена, — вдруг разозлился он, — просто невероятно, ничего не уважает, цинична, на все готова за деньги!

Марина сделала вид, что не слушает его. Она села, очаровательная в своих тончайших кружевах.

— Кто такой Фрейд, Драгич?

Он вздрогнул, выпустил свои рыбьи глаза и стал надевать вторую штанину.

— Не знаю. А что?

— Это поразительный тип. Допустим, мне чего-то хочется… чего-нибудь недозволенного, но это желание остается неисполненным; поплачешь и думаешь — все кончено, а вот нет — желание ушло в подсознание… Я сейчас не сумею тебе объяснить, но все это крайне занятно; во мне происходит борьба между моими двумя «я», во мне начинают действовать две силы — одна нападает, а другая защищает… а мы ничего этого и не знаем; а потом любишь одно, не любишь другое… крайне занятно!

— Ну?

— Ты глуп, Драгич, и ничего не понимаешь! Спокойной ночи.

Забираясь под одеяло, Распопович подумал, что, в случае надобности, сумеет отделаться от Бурмаза. Парень ловкий… для своих лет даже чересчур ловкий. «Какова молодежь!» О жене и Фрейде он вообще не стал думать, заснул сном усталого человека, и во сне продолжая размышлять о своих планах и их осуществлении.

Когда вышли от Распоповича на безлюдную улицу, Шуневич сразу простился, а Майсторович увлек Бурмаза с собой. Он ему чрезвычайно понравился. Способный молодой человек. Немного болтлив и сплетник, но способный. Майсторович чувствовал себя слишком одиноким рядом с Распоповичем и Шуневичем. И так как он недавно вложил в дело полмиллиона, то в Бурмазе видел возможного помощника. Но надо было его хорошенько прощупать, хорошенько узнать.

— Тебе не хочется спать?

— Да нет!

— Тогда пойдем туда, где можно посмотреть на женщин. Ты был в «Лире»? Видел я там недавно одну танцовщицу… Ляжки во какие, сама белая. Там и поют. И сплошь русские графини, прямо ум за разум заходит!

У Бурмаза в голове был сумбур. Он шел как в тумане. Забыл, что полагается держать себя прилично. И время, проведенное с Майсторовичем, прошло как во сне. Было уже утро, когда Майсторович стал умышленно медленно вытаскивать бумажник из заднего кармана брюк. Увидя этот жест, Бурмаз пришел в себя, зашевелился. Пытаясь показать, что тоже старается найти свой бумажник, но не помнит, в какой именно карман его положил, он долго с растерянным видом ощупывал их все подряд. Майсторович следил за ним из-под своих косматых бровей, наслаждаясь, что мучает его своей медлительностью. Наконец, он вынул свой поношенный, грязный и туго набитый бумажник с распоровшимися углами, но как раз в этот момент Бурмаз поспешно проговорил: «Пожалуйста… разрешите мне!» Майсторович посмотрел ему прямо в глаза, вдруг усмехнулся, спрятал бумажник, надвинул котелок еще глубже на глаза и медленно, не попрощавшись, повернулся к нему спиной.

— Один щелчок ему не повредит.

Встреча со Станкой как-то задела Байкича. Недовольный собой, почему-то загрустивший, он подошел к Университету как раз, когда пробило семь. Через несколько минут старое здание, с холодным и слабо освещенным актовым залом, наполнилось оживленным говором, топотом многочисленных ног, окликами и смехом. Сначала выбежали два-три студента, потом целая группа, затем волна студентов и студенток вместе и, наконец, одна за другой, стали выходить студентки, на ходу поправляя прически и шляпы и смотрясь в зеркальца. Стоя в сторонке, на краю неосвещенного тротуара, Байкич заметил знакомую фигурку, которая в огромных дверях казалась крошечной. Он подождал, пока она приблизилась, снял шляпу, молча пожал девушке руку, и они сразу отправились через пустой и сырой маленький парк по направлению к Дорчоле.

— Принесли?

Он ответил утвердительно. Александра Майсторович была почти одного роста с Байкичем, но более стройная и хрупкая, с плавными движениями, молчаливая, с большими темными глазами. Время от времени лицо ее озарялось робкой, мимолетной улыбкой, и тогда из-за полных, резко очерченных губ показывались два ряда крупных и редких, как у маленьких детей, зубов.