Эрнст Гофман - Рождественские сказки Гофмана. Щелкунчик и другие волшебные истории

Маленький уродец. – Великая опасность, грозившая пасторскому носу. – О том, как князь Пафнутий вводил просвещение в своей стране, а фея Розабельвэрде появилась в женском приюте.

Неподалеку от красивой деревни у самой дороги лежала, растянувшись на выжженной солнцем земле, бедная крестьянка, одетая в лохмотья. Измученная голодом, истомленная жаждой и совсем обессилев, несчастная упала под тяжестью корзины, туго набитой хворостом, который она с трудом набрала в лесу под деревьями и кустами, и, задыхаясь от усталости, думала о том, как бы хорошо было умереть, чтобы кончилось, наконец, ее безысходное горе. Но она сейчас же нашла в себе силы, чтобы развязать веревки, которыми держалась на ее спине корзина, и медленно спустить ее на копну сена, стоящую неподалеку. Тут она разразилась громкими жалобами.

– Неужели, – говорила она, – все беды должны валиться на нас с моим бедным мужем? Не мы ли одни во всей деревне, несмотря на всю нашу работу, на весь тот пот, который с нас льется, вечно терпим нужду и имеем не больше того, что нужно для утоления голода? Три года тому назад, вскапывая наш сад, муж нашел в земле золотой; мы думали, что нас, наконец, посетило счастье, и теперь пойдут хорошие дни. Но что же случилось? Деньги наши украли воры, дом и рига сгорели у нас над головами, хлеб наш побило градом и, чтобы уж переполнить меру наших несчастий, небо наказало нас еще этим маленьким уродцем, которого я родила на стыд и посмеяние целой деревни. В Лаврентиев день мальчишке исполнилось три с половиной года, а он не может стоять на своих паучьих ножонках, не ходит и урчит, и мяучит, как кошка, вместо того, чтобы говорить. Да притом еще бедный выродок ест, как какой-нибудь восьмилетний здоровый мальчик, и нисколько от этого не растет. Боже, сжалься над ним и над нами! Ведь мы должны вырастить ребенка только себе на горе, потому что есть и пить будет этот мальчик-с-пальчик все больше и больше, а работать никогда в жизни не будет! Нет, нет, это выше человеческих сил! Ах, если бы я могла умереть, умереть!

Тут бедняжка начала рыдать и плакать так, что, наконец, совсем обессиленная и подавленная горем, заснула в слезах.

Женщина эта имела право жаловаться на того гадкого мальчишку, которого она родила три с половиной года тому назад. То, что можно было с первого взгляда принять за странно обмотанную вязанку дров, был уродливый мальчик не больше двух пядей [18] Пядь – древнерусская мера длины, изначально равная расстоянию между концами растянутых пальцев руки – большого и указательного. ростом, который выполз из корзинки, куда положила его мать, и, мурлыча, возился в траве. Голова его глубоко ушла в плечи, позвоночный столб составлял дугообразную линию, а под самой грудью висели у него худые, как прутья, ножки, так что он имел вид раздвоенной редьки. Лицо было трудно рассмотреть, но, внимательно вглядевшись, можно было заметить длинный острый нос, выглядывавший из-за всклокоченных черных волос, и сверкающие черные глазки, которые при совершенно старческих чертах лица придавали ему вид какого-то маленького колдуна.

И вот когда, как уже сказано выше, крестьянка крепко заснула, истомленная горем, а сынок ее барахтался возле нее в траве, шла мимо, возвращаясь с прогулки, девица фон-Розеншён, надзирательница соседнего приюта.

Она остановилась и, будучи от природы набожна и сострадательна, была очень потрясена той картиной несчастья, которая представилась ее глазам.

– О, праведное небо, – сказала она, – сколько нужды и горя на этой земле! Несчастная женщина! Я знаю, как тяжело ей живется. Она работает свыше сил и разбита горем и голодом! Как чувствую я теперь свою бедность и бессилие! Ах, если бы я могла помочь, как мне того хочется! Но то, что у меня еще есть, те немногие дары, которые не могла у меня отнять и похитить враждебная судьба, и которые еще остались в моем распоряжении, я пущу в ход и воспользуюсь ими насколько возможно, чтобы помешать несчастию. Если бы я присоединила к этому деньги, они бы не помогли тебе, бедная женщина, и, может быть, даже ухудшили бы твое положение. Тебе и твоему мужу не суждено быть богатыми, а кому не суждено богатство, у того золото пропадает из кармана непонятно для него самого, у того остается от него только большая досада, и чем больше исчезает у него денег, тем он становится беднее. Но я знаю, что больше бедности и больше всякого горя тяготит твое сердце то, что ты родила маленького уродца, и это гнетет тебя тяжким бременем, которое ты должна нести всю свою жизнь. Большим, красивым, сильным, понятливым мальчик не может сделаться, но, может быть, ему можно помочь другим способом.

Тут барышня села на траву и взяла мальчика к себе на колени. Злой колдунчик стал брыкаться и упираться и хотел укусить ее за палец, но она сказала: «Тише, тише, маленький жук!» и начала тихо и осторожно гладить его ладонью по голове ото лба до затылка. Всклокоченные волосы мальчика понемногу расправились во время разглаживания и, наконец, завились от самого лба в прекрасные мягкие кудри, которые легли на его высокие плечи и круглую спину. Мальчик становился все спокойнее и, наконец, крепко заснул. Тогда девица фон-Розеншён осторожно положила его на траву, рядом с матерью, вспрыснула мать какой-то особенной водой из флакона, который вынула из кармана, и затем поспешно удалилась.

Вскоре после этого, когда крестьянка проснулась, она почувствовала себя необыкновенно бодрой и освеженной, точно будто она хорошо поела и выпила добрый глоток вина.

– Эх, – сказала она, – как я утешилась и развеселилась оттого, что немножко соснула! Но солнце уж скоро скроется за горы, пора и домой!

Тут она хотела подвязать корзину, но, взглянув в нее, не нашла мальчика, который в эту самую минуту выглянул из травы и жалобно запищал. Мать наклонилась над ним и, всплеснув от удивления руками, воскликнула:

– Цахес, маленький мой, кто это тебя так хорошо причесал? Ах, мой маленький Цахес, как шли бы к тебе кудри, если бы ты не был такой безобразный мальчик! Ну, поди сюда, поди в корзинку!

Она хотела взять его и положить поперек корзинки, но маленький Цахес затопал ногами, оскалил зубы и очень ясно промяукал:

– Я не могу!

– Цахес, – закричала мать вне себя от радости, – да кто же это выучил тебя говорить, пока я спала?! Да если у тебя так хорошо причесаны волосы, и ты так хорошо говоришь, так ты и бегать научишься!

Женщина взвалила корзину на спину, маленький Цахес повесился на ее передник, и они отправились в деревню.