Эрнст Гофман - Рождественские сказки Гофмана. Щелкунчик и другие волшебные истории

– Как? Что ты говоришь? Андрес, министр, феи на моей земле?! – воскликнул князь и, весь бледный, откинулся назад в своем кресле.

– Мы можем быть спокойны, дражайший господин мой, – продолжал Андрес, – если мы с умом поведем войну против этих опасных врагов просвещения. Да, я называю их врагами просвещения, потому что они одни, злоупотребившие добротой вашего покойного папаши, виноваты в том, что наше любезное государство пребывает в полном невежестве. Они ведут опаснейшую игру с чудесным и не боятся распространять под именем поэзии тайный яд, который делает людей совершенно неспособными служить просвещению. Кроме того, у них такие неудоботерпимые, достойные полицейского надзора привычки, что уже одно это не позволяет терпеть их в культурном государстве. Так, например, эти дерзкие не боятся, когда им нравится, ездить по воздуху, запрягая голубей, лебедей и даже крылатых коней. Я спрашиваю вас, государь, стоит ли вводить в государстве разумный акцизный тариф, когда в нем есть люди, способные, если им заблагорассудится, бросить всякому легкомысленному гражданину через печную трубу запрещенные товары? А потому, дражайший, как только будет объявлено просвещение, следует выгнать всех фей. Их дворцы будут оцеплены полицией, у них отберут их опасное имущество и прогонят, как бродяг, в их отечество, которое, как вы можете знать из «Тысячи и одной ночи», есть страна Джинистан.

– Ходит ли почта в эту страну, Андрес? – спросил князь.

– Теперь нет, – ответил Андрес, – но после введения просвещения, может быть, заведутся ежедневные сношения с этим местом.

– Но, Андрес, – продолжал князь, – не найдут ли наш поступок с феями строгим? Не стал бы народ роптать.

– Против этого тоже есть средство, – сказал Андрес. – Мы не будем отправлять в Джинистан всех фей, а оставим некоторых здесь, и даже не лишим их всех средств вредить просвещению, только направим их целесообразным образом, чтобы создать полезных членов просвещенного государства. Если вы не желаете склонить их к солидному браку, они могут заняться под строгим надзором каким-нибудь полезным делом, вязать носки для солдат во время войны и т. п. Заметьте, что, когда феи будут постоянно в среде людей, в них скоро перестанут верить, а это и есть самое лучшее. Таким образом, ропот исчезнет. А что касается до разной утвари фей, то их отберут в княжеское казначейство, голубки и лебеди пойдут в виде редкого жаркого на княжескую кухню, а с крылатыми конями еще можно сделать попытку их культивировать, и сделать их полезными животными, обрезав им крылья и приучив их к тому корму, который мы введем в конюшнях вместе с просвещением.

Пафнутий был в высшей степени доволен всеми проектами своего министра, и на следующий же день было введено все то, что они порешили.

На всех углах виднелся эдикт о вводимом просвещении, и в то же время полиция вторглась во дворцы фей, отобрала у них все имущество и увела их под стражей.

Одному небу известно, как случилось, что фея Розабельвэрде одна из всех узнала обо всем за несколько часов перед тем, как водворилось просвещение, и воспользовалась этим временем, чтобы выпустить на свободу лебедей и припрятать свои волшебные розовые палочки и другие драгоценности. Она знала, что это самое вынуждает ее остаться в стране, но на это она пошла, хотя и с большой неохотой.

Вообще ни Андрес, ни Пафнутий не могли понять, почему феи, которые были высланы в Джинистан, выражали такую необузданную радость и уверяли, что они вовсе не держатся за то имущество, которое оставляют.

– В конце концов, – сказал озабоченный Пафнутий, – Джинистан гораздо лучше моего государства, и они смеются мне в нос со всем моим эдиктом и просвещением, которые будут теперь вводиться.

Географ вместе с государственным историком должны были собрать подробные сведения об этой стране.

Оба сошлись на том, что Джинистан – жалкая страна без культуры, просвещения, обучения, акаций и оспопрививания и, в сущности, даже вовсе не существует. А что же может быть хуже для страны или человека, как вовсе не существовать? Пафнутий успокоился.

Когда срубили чудный цветистый лес, где стоял покинутый дворец феи Розабельвэрде, и Пафнутий для примера сам привил оспу нескольким крестьянским детям в окрестных деревнях, фея встретилась князю в лесу, через который он возвращался в свой замок с министром Андресом. Там она так приперла его к стене разными речами, а, в особенности, разными волшебными штуками, которые она скрыла от полиции, что он умолял ее взять место в единственном и лучшем в стране женском приюте, где она может делать все, что угодно, невзирая на эдикт о просвещении.

Фея Розабельвэрде приняла это предложение и поступила таким образом в женский приют, где она назвалась, как было сказано, девицей Розенгрюншён, а затем, по настоятельной просьбе барона Претекстатуса фон-Мондшейна, девицей фон-Розеншён.

О неизвестном народе, который открыл во время путешествия ученый Птоломей Филадельф. – Университет Кэрепес. – Как студенту Фабиану полетели в голову верховые сапоги, а профессор Мош Тэрпин пригласил на чай студента Бальтазара.

В письмах, которые писал своему другу Руфину знаменитый профессор Птоломей Филадельф, находясь в дальнем путешествии, есть следующий замечательный отрывок:

«Ты знаешь, милый Руфин, что мне ничто так не страшно и не противно, как палящие лучи дня, которые истощают силы моего тела, и так напрягают и утомляют мой дух, что все мои мысли сливаются в смутной картине, и я напрасно стараюсь поймать в душе хоть какой-нибудь ясный образ. Поэтому я стараюсь в это жаркое время года отдыхать днем, а ночью продолжаю свое путешествие, и таким-то образом я в прошлую ночь находился в путешествии. Мой возница сбился в темноте с прямой удобной дороги и незаметно попал на шоссе. Несмотря на то, что, вследствие сильных толчков, я подпрыгивал в экипаже так, что голова моя, вся усаженная шишками, напоминала мешок с орехами, я проснулся от глубокого сна, в который был погружен, не прежде, чем я был выброшен страшным толчком на жесткую землю. Солнце ярко светило мне прямо в лицо, а за шлагбаумом, стоявшим прямо передо мной, увидел я высокие башни красивого города. Извозчик сильно жаловался, так как не только ось, но и заднее колесо экипажа сломалось о большой камень, лежавший среди шоссе, и, по-видимому, очень мало, а то и совсем обо мне не беспокоился. Я подавил свой гнев, как подобает мудрецу, и совсем кротко сказал этому малому, что он сущий негодяй, и мог бы подумать о том, что Птоломей Филадельфус, знаменитейший ученый своего времени сидит на земле, и оставить в покое свои оси и колеса. Ты знаешь, мой милый Руфин, как сильна моя власть над человеческими сердцами. Так и теперь случилось, что извозчик сейчас же перестал жаловаться и поднял меня на ноги с помощью шоссейного смотрителя, перед домиком которого случилось это происшествие. К счастью, я не потерпел никакого серьезного ущерба и был в состоянии медленно ходить по улице в то время, как извозчик старательно чинил разбитый экипаж. Неподалеку от ворот того города, который виднелся в голубой дали, я встретил много людей такого странного вида и в таких удивительных одеждах, что я протирал себе глаза, желая убедиться в том, действительно ли я не сплю, или какой-нибудь безумный, дразнящий сон перенес меня в незнакомую сказочную страну. Эти люди, которых я справедливо считал жителями того города, из ворот которого они шли, были одеты в очень широкие панталоны, скроенные на манер японских, из дорогих материй: атласа, бархата, тонкого сукна или очень пестрой бумажной ткани, богато выложенной галунами или красивыми лентами и шнурками. При этом на них были маленькие детские кафтанчики, едва прикрывавшие верхнюю часть тела, по большей части ярких цветов, только немногие были в черном. Волосы их спускались на плечи и на спины, непричесанные, в естественной дикости, а на головах сидели странные маленькие шапочки. У многих была голая шея на манер турок или новогреков, другие носили при этом на груди и на шее кусочки белой бумажной материи, очень похожие на воротники, точно такие, как ты видел, милый Руфин, на изображениях наших предков. Несмотря на то, что эти люди казались вообще очень молодыми, их речь была груба, все движения негибки и у многих была под носом густая тень, точно будто у них там усы. У многих торчали из нижней части кафтанов длинные трости, на которых болтались большие шелковые кисти. Некоторые вынимали эти трости и надевали на них большие и малые, а иногда и очень большие головки странной формы, из которых они, дуя в суживающийся конец тросточки, очень ловко извлекали искусственные облака дыма. У других были в руках широкие сверкающие мечи, точно будто они шли навстречу врагу; у иных были повешены или пристегнуты к спине небольшие вместилища из кожи и олова. Ты представляешь себе, милый Руфин, что я, стараясь обогатить мои знания посредством тщательного изучения всякого нового явления, остановился и устремил пристальный взгляд на этих странных людей. Тогда они столпились вокруг меня, громко закричали: «Филистер, филистер!» и разразились страшным хохотом.