Эрнст Гофман - Рождественские сказки Гофмана. Щелкунчик и другие волшебные истории

Это меня раздосадовало, так как филистер ведь значит филистимлянин. А может ли быть что-либо более оскорбительнее для великого ученого, как быть принятым за лицо из народа, который за много тысяч лет тому назад был истреблен ослиной челюстью? Я собрал все свое природное достоинство и громко сказал этому странному народу, что я надеюсь, что нахожусь в цивилизованном государстве и могу обратиться к суду и полиции, чтобы отплатить за нанесенную мне обиду. Тут все зажужжали, те, которые до тех пор этого не делали, вынули из карманов свои машины и начали пускать мне в лицо густые клубы дыма, который, как я только теперь заметил, невыносимо вонял и отуманивал мой рассудок. Тогда они произнесли нечто вроде заклинания, слов которого, по причине их страшного смысла, я не могу тебе повторить, любезный Руфин. Я сам о них думаю с глубочайшим ужасом. Наконец, они оставили меня с громким насмешливым хохотом, и мне показалось, что слово «арапник» пронеслось в воздухе! Мой извозчик, который все это видел и слышал, всплеснул руками и сказал:

– Ах, милый барин, уж что случилось, того не воротишь, только, ради Бога, не ходите вы в этот город! Ни одна собака, как говорится, не взяла бы от них ни куска хлеба, и разве что они грозят вас приб…

Я не дал договорить этому честному малому, но так быстро, как только мог, направил стопы свои в ближайшую деревню. Я сижу в уединенной комнатке единственной харчевни этой деревни и пишу тебе все это, милый Руфин. Насколько возможно, я соберу сведения о том неизвестном варварском народе, который живет в этом городе. Мне уже рассказали много в высшей степени интересного об их нравах, обычаях, языке и пр., все это я в точности сообщу тебе…»

Ты видишь, любезный читатель, что можно быть великим ученым и не знать о самых обыкновенных явлениях жизни и чувствовать себя, как в странном сне, при самых простых событиях. Птоломей Филадельф обучался наукам, но не был знаком со студентами и даже вовсе не знал, что он сидит в деревне Гох-Якобсгейм, которая находится, как известно, поблизости от знаменитого университета Кэрепеса, когда писал своему другу о происшествии, которое сложилось в его голове в форме странного приключения. Почтенный Птоломей испугался, встретив студентов, которые весело и без дурного умысла гуляли ради своего удовольствия. Какой страх напал бы на него, если бы он попал в Кэрепес час тому назад, и случай привел бы его к дому профессора естественных наук Моша Тарпина! Его окружила бы сотня студентов, вырвавшихся из дому с шумными спорами и пр., и еще более странные сны сложились бы в его голове по поводу всего этого шума и суматохи. Коллегия Моша Тарпина была наиболее посещаема в Кэрепесе. Он был, как мы уже говорили, профессор естественных наук и объяснял, как идет дождь, почему бывает гром и молния, отчего солнце показывается днем, а луна ночью, как и почему растет трава, и т. д., так что всякий ребенок мог бы это понять. Он заключил всю природу в маленький сокращенный учебник, так что все, что нужно, было у него под рукой, и он мог доставать оттуда ответы на все вопросы, как из какой-нибудь шкатулки. Он получил известность оттого, что после многих физических опытов счастливо доказал, что темнота происходит, главным образом, от недостатка света. Этому, а также и тому, что он умел очень ловко и с разными фокусами показывать физические опыты, он обязан был своей необычайной славе.

Так как мы, благосклонный читатель, знаем студентов гораздо лучше знаменитого ученого Птоломея Филадельфуса, и вовсе незнакомы с его мечтательной боязливостью, то позволь мне свести тебя в Кэрепес к дому профессора Моша Тэрпина в то время, когда он кончил свои лекции. Один из выбежавших оттуда студентов сейчас же обратит на себя твое внимание. Ты заметишь хорошо сложенного юношу двадцати трех или четырех лет, из темных сверкающих глаз которого так и говорит с тобой деятельный прекрасный дух. Его взгляд можно было бы назвать смелым, если бы жгучие лучи его не смягчались, как дымкой, мечтательной грустью, разлитой по всему его бледному лицу. Его кафтан из тонкого черного сукна, подбитый атласом, скроен по старонемецкой моде, и к нему очень идет изящный белоснежный кружевной воротник и бархатный берет, надетый на темно-каштановые кудри. Все это на нем очень красиво, так как всем своим существом, походкой, позой и полным значенья лицом он как будто действительно принадлежит к прекрасной благочестивой стране. И поэтому, глядя на него, нельзя и думать о том жеманстве, которое часто встречается при мелочном обезьянстве с дурно понятых образцов и столь же плохо понятых отношениях современной жизни. Этот молодой человек, который с первого взгляда так понравился тебе, любезный читатель, никто иной, как студент Бальтазар, сын достаточных родителей, благочестивый, умный и прилежный, о котором я, о, читатель, собираюсь многое рассказать тебе в этой достопримечательной истории.

Как всегда серьезный и погруженный в свои мысли, шел Бальтазар из коллегии профессора Моша Тэрпина к городским воротам, чтобы вместо фехтовального зала отправиться в красивый лесок, который был не далее, как в двухстах шагах от Кэрепеса. Его друг Фабиан, красивый бурш веселого вида и такого же характера, бежал за ним и нагнал его у самых ворот.

– Бальтазар, – громко позвал Фабиан, – ты опять собираешься в лес и будешь одиноко бродить там, как меланхолический филистер, в то время как истые бурши упражняются в благородном фехтовальном искусстве! Прошу тебя, Бальтазар, брось ты, наконец, свое дурацкое неприятное поведение и будь веселым и бодрым, как был ты прежде. Пойдем, сделаем два-три выпада, и если ты захочешь потом уйти, и я с тобой побегу.

– Ты хорошо придумал, Фабиан, – сказал Бальтазар, – и потому я на тебя не буду сердиться за то, что ты часто бежишь за мной, как одержимый, и лишаешь меня многих удовольствий, о которых ты не имеешь понятия. Ты принадлежишь к тем странным людям, которые всякого, кого они видят бродящим в одиночестве, считают меланхолическим дураком и желают обработать и излечить его на свой лад, как тот придворный прихлебатель, которого достойный принц Гамлет хорошо проучил, когда он сказал, что не умеет играть на флейте. Поэтому я предупреждаю тебя и даже сердечно прошу, мой милый Фабиан, чтобы ты искал себе другого товарища для твоего благородного фехтованья на рапирах и шпагах, а меня оставил в покое.

– Нет, нет, – смеясь, воскликнул Фабиан, – ты так легко от меня не отделаешься, любезный мой друг! Если ты не хочешь идти в фехтовальный зал, я пойду с тобой в лес. Долг верного друга развеселять тебя в твоей печали. Пойдем-ка, пойдем, мой милый, если ты не хочешь поступить иначе.