Эрнст Гофман - Рождественские сказки Гофмана. Щелкунчик и другие волшебные истории

Им пришлось проходить мимо дома священника и случилось, что священник стоял у дверей дома со своим младшим сыном, прелестным золотокудрым ребенком трех лет. Когда священник увидел женщину с тяжелой корзинкой и с маленьким Цахесом, который цеплялся за ее передник, он крикнул ей навстречу:

– Добрый вечер, фрау Лиза! Как поживаете? У вас ужасно тяжелая корзинка, вы едва идете. Пойдите сюда, отдохните немного на скамейке у моей двери, служанка принесет вам свежего питья.

Фрау Лиза не заставила повторять себе это два раза, она отвязала корзинку и только что хотела открыть рот, чтобы пожаловаться достойному господину на все свои горести и несчастья, как маленький Цахес потерял равновесие при быстром движении матери и полетел к ногам священника. Тот поспешно наклонился и поднял мальчика, говоря при этом:

– Ах, фрау Лиза, да какой же у вас хорошенький милый мальчик! Это сущее благословение неба иметь такого удивительно красивого ребенка.

Тут он взял мальчика на руки и начал его ласкать и, по-видимому, вовсе не заметил, что маленький уродец очень некрасиво рычал и визжал и даже хотел укусить за нос достойного господина. Но фрау Лиза стояла перед священником совершенно растерянная и смотрела на него неподвижными вытаращенными глазами, не зная, что думать.

– Ах, господин священник, – начала она, наконец, плаксивым голосом. – Как можете вы, служитель Божий, так смеяться над бедной женщиной, которую небо неизвестно за что наказало этим гадким подкидышем!

– Что за вздор говорите вы, моя милая, – возразил священник со страстью, – что такое вы толкуете про насмешку, подкидыша и наказание неба? Я вас совсем не понимаю и знаю только, что вы, должно быть, совсем поглупели, если вы не сердечно любите вашего красивого мальчика. Поцелуй меня, маленький человечек!

Священник начал ласкать ребенка, но Цахес проворчал: «Я не могу!» и снова потянулся к пасторскому носу.

– Ах, ты, гадкий звереныш! – воскликнула испуганная Лиза, но в эту минуту сын священника сказал:

– Милый папа, ты такой добрый, так хорошо обращаешься с детьми, что они все должны тебя любить!

– Послушайте, – воскликнул священник, сверкая глазами от радости, – слушайте, фрау Лиза, что говорит ваш умный красивый мальчик, ваш милый Цахес, к которому вы так несправедливы. Я уж вижу, что вы ничего не сумеете сделать из этого ребенка, будь он еще умней и красивее прежнего. Послушайте, фрау Лиза, отдайте мне на воспитание вашего мальчика. При вашей бедности ребенок вам только в тягость, а для меня настоящая радость воспитать его, как своего родного сына!

Лиза просто не могла опомниться от удивления и только и делала, что восклицала: «Дорогой господин, дорогой пастор, неужели вы, в самом деле, хотите взять к себе моего маленького уродца и воспитать его, и избавить меня от забот, которые доставляет мне этот подкидыш?»

Сатирическая сказка «Маленький Цахес, по прозванию Циннобер» о смешном и опасном карлике знаменует собой начало последней фазы в творчестве Гофмана (опубликована в январе 1819 года). Здесь разоблачается мир превратившихся в анахронизм мелких княжеских дворов как основных противников прогресса и гуманизма. Погоня за титулами, орденами и личной властью, оголтелый и беспринципный карьеризм охватили верхушку общества эпохи Реставрации. Но только ли в эту эпоху?.. Не окружают ли и ныне нас чванливые убогие уродцы, уверенные в собственной исключительности и достигшие изрядных карьерных высот?.. В атмосфере чванства, глупости и насилия складывается судьба отвратительного маленького Цахеса. Развертывается панорама жуткого и смехотворного призрачного мира, одолеть который способен только резкий смех гофмановского гротеска.

«Наш Гофман… теперь бесспорно является нашим первым юмористом», – заметил немецкий писатель Адельберт фон Шамиссо после выхода в свет «Маленького Цахеса».

Эта сатирическая сказка была переведена на русский язык в 1840 году Н.Х. Кетчером, но цензура запретила ее выход в свет, видимо, понимая, что при императорском дворе немало чиновников, похожих на маленького Цахеса. Перевод появился только в 1844 году в журнале «Отечественные записки».

Иллюстрации к первому изданию сказки были выполнены немецким художником Карлом Фридрихом Тиле.

Но чем больше говорила женщина об ужасном безобразии своего ребенка, тем горячее уверял пастор, что она в своем безумном заблуждении недостойна того, чтобы небо благословляло ее таким чудным даром, как этот удивительный мальчик и, наконец, совсем рассердившись, ушел с маленьким Цахесом на руках и запер дверь изнутри.

Фрау Лиза стояла, точно окаменев, перед дверью пастора и совершенно не знала, что думать обо всем этом происшествии.

«И с чего это, – говорила она себе, – случилось с нашим достойным пастором, что он до того пленился моим маленьким Цахесом и считает этого глупого пузыря понятливым мальчиком? Дай Бог здоровья доброму господину, он снял с меня большую обузу и взвалил ее себе на плечи, посмотрим, как-то он ее понесет!.. Э, да как же легка стала корзина с хворостом, когда в ней нет больше Цахеса, а с ним и самой большой заботы».

Тут фрау Лиза весело и легко отправилась в путь со своей корзинкой за плечами.

Если бы я и умолчал об этом до времени, то ты все-таки заподозрил бы, благосклонный читатель, что с надзирательницей приюта фон-Розеншён или, как называлась она прежде, фон-Розенгрюншён было, вероятно, какое-нибудь совсем особое приключение. Так как, конечно, только благодаря ее таинственному разглаживанию и расчесыванию волос маленького Цахеса, добродушный пастор принял его за красивого и умного мальчика и взял его себе в сыновья. Несмотря на всю твою проницательность, любезный читатель, ты мог бы сделать неверные заключения или же, к великому ущербу этого рассказа, пропустить несколько страниц только для того, чтобы побольше узнать про мистическую надзирательницу приюта. Поэтому я лучше уж расскажу тебе сейчас же все, что знаю про эту достойную даму.

Девица Розеншён была высокого роста, благородного и величавого сложения, с несколько гордой и повелительной осанкой. Ее лицо, которое можно было назвать вполне прекрасным, производило, однако, странное и почти неприятное впечатление, когда она смотрела перед собой своим обычным серьезным и неподвижным взглядом, что можно было приписать, главным образом, той совершенно особой и странной черте между глазами, присутствие которой на челе надзирательницы приюта казалось неподходящим. Но при всем том, нередко в ее взгляде, особенно в прекрасную веселую пору цветения роз, было столько приятности, что всякий чувствовал на себе влияние сладкого и непобедимого очарования. Когда я имел удовольствие видеть в первый и единственный раз эту почтенную особу, она имела вид женщины в высшем расцвете сил, на высшей точке развития красоты. И я думал, что мне выпало великое счастье увидеть ее именно на этой высоте, и даже испугаться ее удивительной красоты, которая не могла уже долго продержаться. Но я заблуждался. Деревенские старожилы утверждали, что они знали достопочтенную барышню с тех пор, как научились думать, и что она никогда не имела другого вида: не была ни моложе, ни старше, ни хуже, ни красивее, чем теперь. Итак, время, по-видимому, не имело на нее влияния, и это могло уже многим казаться странным. Но многое другое вело к тому, что всякий, кто даже старался не очень удивляться, в конце концов, не мог придти в себя от удивления. Во-первых, у этой девицы было ясно выраженное сходство с теми цветами, имя которых она носила, так как ни один человек на земле не умел выводить таких чудных сантифольных роз [19] Сантифольная (Центифольная) ршоза – переводится как столепестковая (капустная) роза. , как она. Причем они появлялись на самом дрянном и жестком терновнике, который она сажала в землю, и цветы распускались с величайшей роскошью и великолепием. Затем было несомненно, что во время одиноких прогулок в лесу она вела громкие разговоры с чудными голосами, раздававшимися точно будто из деревьев, кустов, ручьев и потоков. Один молодой охотник подсмотрел даже раз, как она стояла в густой чаще и странные птицы с блестящими пестрыми перьями, каких не водилось в краю, порхали вокруг нее, ласкались к ней и точно будто рассказывали ей разные веселые вещи среди беззаботного пения и щебетания, а она смеялась и радовалась. Поэтому-то случилось, что когда девица фон- Розеншён явилась в приют, она вскоре обратила на себя всеобщее внимание. Она поступила в приют по приказанию князя. Барон Претекстатус фон-Мондшейн, владетель поместья, поблизости от которого находился этот приют, коим он заведовал, ничего не мог сделать, несмотря на то, что его мучили самые ужасные сомнения. Напрасны были его старания разыскать семейство Розенгрюншён в книге турниров Рикснера и других хрониках. На этом основании он справедливо сомневался в том, способна ли быть надзирательницей приюта девица, которая не могла представить генеалогического древа с тридцатью двумя предками, и попросил ее, наконец, в совершенном расстройстве и со слезами на глазах, ради самого неба, называться, по крайней мере, не Розенгрюшён, а Розеншён, так как в этом имени есть хоть какой-нибудь смысл, и все же возможны предки. Она сделала это для его удовольствия.