Эрнст Гофман - Рождественские сказки Гофмана. Щелкунчик и другие волшебные истории

Тут он схватил друга под руку и быстро зашагал рядом с ним. Бальтазар стиснул зубы в немой досаде и замкнулся в мрачном молчании в то время, как Фабиан одним духом насказал ему множество веселых вещей. В числе их было много глупостей, как бывает обыкновенно в веселых необдуманных рассказах.

Когда они вошли, наконец, под прохладную сень душистого леса, и кусты зашептали, как бы тоскливо вздыхая, когда зазвучали вокруг дивные мелодии шумящих ручьев и песни птиц, а с гор доносилось ответное эхо, Бальтазар внезапно остановился и воскликнул, широко раскрывши руки, как бы желая с любовью обнять кусты и деревья:

– О, теперь мне опять хорошо! Я несказанно счастлив!

Фабиан смотрел на друга немного смущенный, как бывает в тех случаях, когда не понимают речи другого и не знают, чтобы такое сделать. Тогда Бальтазар схватил его руку и воскликнул, полный восторга:

– Не правда ли, брат мой, твое сердце тоже растет, и ты понимаешь блаженную тайну лесного уединения?!

– Я не совсем понимаю тебя, милый брат мой, – ответил Фабиан, – но если ты находишь, что приятно гулять в этом лесу, я с тобой вполне согласен. Разве не охотно я гуляю в приятном обществе, в котором можно вести разумный и поучительный разговор? Не истинное ли, например, наслажденье гулять за городом с нашим профессором Мошем Тэрпином? Он назовет всякое растение, всякую травку и знает ее имя и к какому классу она принадлежат, а также понимает все относящееся к ветрам и к погоде…

– Остановись, – воскликнул Бальтазар, – прошу тебя, остановись! Ты коснулся того, что могло бы свести меня с ума, если бы не было у меня утешений. Способ профессора говорить о природе раздирает мне сердце или, вернее, наводит на меня какой-то ужас, точно будто я смотрю на безумца, который в нелепом дурачестве считает себя королем и властелином и ласкает самим им сделанную соломенную куклу, думая, что он обнимает королевскую невесту! Его так называемые опыты кажутся мне отвратительной насмешкой над божественным созданием, дыхание которого веет в природе и возбуждает в глубине наших душ самые глубокие святые предчувствия. Часто хочется мне разбить его стаканы, бутылки и весь его хлам, но я думаю при этом, что обезьяна перестает играть с огнем только тогда, когда она обожжет себе лапы. Знаешь ли ты, Фабиан, что эти чувства меня пугают и гнетут мое сердце во время лекций Моша Тэрпина, и неудивительно, если я кажусь вам тогда нелюдимым и углубленным в себя. Мне кажется тогда, что дома обрушатся над моей головой, и неизъяснимый страх гонит меня прочь, вон из города. Но здесь мои чувства испытывают сладостный отдых. Лежа на цветистом ковре, я смотрю на далекую синеву неба, и надо мной, над ликующим лесом плывут золотые облака, как дивные грезы из далекого мира блаженных радостей! О, Фабиан, тогда в груди моей просыпается дивный дух, и я слышу, как он таинственными словами говорит с кустами, деревьями и волнами лесного ручья, и я не сумею изобразить то блаженство, которое проникает тогда все мое существо какой-то сладкой и грустной робостью!

– Да, да, – воскликнул Фабиан, – опять все та же вечная старая песня о блаженстве и грусти, говорящих ручьях и деревьях! Все твои стихи повествуют об этих милых вещах, которые очень сносно звучат и могут быть с пользою применимы, если за ними ничего не искать. Но скажи-ка мне, милейший мой меланхолик, отчего же это, если тебя так ужасно оскорбляют и сердят лекции профессора Моша Тэрпина, ты являешься на все его лекции? Ради чего ты не пропускаешь ни одной из них и сидишь затем, в самом деле, безмолвный и неподвижный с закрытыми глазами, как спящий?

– Не спрашивай меня об этом, милый друг, – сказал Бальтазар, опуская глаза. – Неведомая сила влечет меня каждое утро в дом Моша Тэрпина, я ощущаю муки и не могу противостоять этой силе, меня влечет какой-то таинственный рок!

– Ха, ха, ха, – рассмеялся Фабиан, – как тонко, поэтично и мистично! Неведомая сила, которая влечет тебя в дом Моша Тэрпина, заключается в темно-синих глазах прекрасной Кандиды. Мы все давно знаем, что ты по уши влюблен в хорошенькую профессорскую дочку, и поэтому спускаем тебе твои фантазии и твое дурацкое поведение. С влюбленными иначе нельзя. Ты находишься в первой стадии развития любовной болезни и в позднейшие годы юности должен привыкнуть ко всем тем странным шуткам, которые мы и многие другие проделывали, благодаря Богу, в школе без большого собрания публики. Но поверь мне, мой нежный друг…

Тут Фабиан снова схватил под руку своего друга Бальтазара и быстро пошел с ним дальше. Только теперь вышли они из чащи на широкую дорогу, проложенную через лес. Тут Фабиан заметил, что вдали скакала лошадь без всадника, окруженная облаком пыли.

– Эге! – воскликнул он, обрывая свою речь. – Какая-то проклятая кляча убежала и сбросила всадника; нужно ее поймать, а затем поискать в лесу всадника.

С этими словами он встал посреди дороги. Но по мере приближения лошади стало видно, точно будто по обеим сторонам ее болтается в воздухе по верховому сапогу, а на седле двигается и возится что-то черное. Прямо перед Фабианом раздалось громкое и резкое «тпру», в голову его полетела пара верховых сапог, и какой-то маленький странный черный предмет скатился ему в ноги. Большая лошадь остановилась, как вкопанная, обнюхивая своего маленького визжащего господина, который корчился в песке и, наконец, с трудом поднялся на ноги. Голова этого человечка была глубоко посажена между высокими плечами. Вся его фигура, все его короткое тело с высокими паучьими ногами напоминало яблоко, насаженное на вилку, на котором вырезали какую-то образину. Когда Фабиан увидел перед собой это странное маленькое чудище, он разразился громким смехом. Но карлик решительно надвинул себе на глаза берет, который он поднял с земли, и сказал грубым и хриплым голосом:

– Эта дорога ведет в Кэрепес?

– Да, – серьезно и мягко ответил Бальтазар и подал карлику сапоги, которые тот искал.

Все старания малютки надеть сапоги были тщетны. Он приподнимался на ноги и со стоном вертелся по песку. Бальтазар поставил сапоги рядом, осторожно приподнял карлика и, держа его таким образом, вложил его ножки в эти слишком тяжелые и широкие футляры. Тогда малютка крикнул ему с гордым видом, подбоченясь одной рукой и приложив другую к берету: «Благодарю вас!» и зашагал к лошади, взяв ее за узду.

Все его старания достать до стремян или вскарабкаться на высокую лошадь остались тщетны. Бальтазар все с той же серьезной мягкостью подошел к нему и приподнял карлика до стремян, но тот, вероятно, сделал слишком сильное движение, так как в ту минуту, как он сел на лошадь, он опять свалился в другую сторону.

– Поменьше жару, милейший мосье! – воскликнул Фабиан, снова разражаясь громким хохотом.