Робертсон Дэвис - Мятежные ангелы. Что в костях заложено. Лира Орфея

– Ну что ж… Я думаю, это лучше, чем сидеть дома и жалеть себя.

– Намного лучше. Это твое первое профессиональное задание, и, на случай если ты до сих пор не догадался, тебе чертовски повезло, что ты его получил.

– Да, но как насчет… о, к черту джентльменство! Дядя Джек, извините за грубость, но… мне что-нибудь заплатят?

– Как я тебе уже сказал, это задание не первостепенной важности, и у нас нет на него фондов. Но я думаю, что в конце концов ты сможешь на что-нибудь рассчитывать. В любом случае передо мной можешь не притворяться, что тебе нужны деньги. Я знаю про завещание твоего деда. Твой отец мне писал.

– Понятно. Значит, я буду стажером?

– Нет, это настоящее задание. Но послушай моего совета: не суетись из-за денег. Бюджет нашего «ремесла» – тришкин кафтан, и куча народу дерется за каждый клочок. Но когда для тебя что-нибудь найдется – положись на меня, я обязательно дам тебе знать. Пока вместо денег я могу предложить тебе информацию. Мы знаем, где Чарли Фримэнтл.

– А она с ним?

– Надо думать, что да. Он сейчас в самой горячей точке. Если эти двое собираются жить долго и счастливо, то они спятили. А кстати, твой приятель Бьюс-Боцарис отдал концы.

– Что? Как?

– Неосторожность. Надо сказать, агент из него был так себе, а его попытки вербовать людей – чистый анекдот. Ему удалось поймать в свои сети только Чарли Фримэнтла, и даже Чарли, уж на что полный идиот, умудрился надуть его с каким-то карточным долгом. Так что Бэзил оказался, если можно так выразиться, в несостоятельной позиции и, по-видимому, застрелился.

– Не верю. Думаю, он бы в себя не попал – во всяком случае, намеренно.

– Может быть, и нет. Может быть, ему умело помогли… Еще вопросы есть?

– Просто любопытно. Эти товарные вагоны – что в них?

– Люди.

– Ему повезло, что он отделался от Исмэй, – заметил Цадкиил Малый.

– Ему повезло, что он ее встретил, – сказал даймон Маймас. – Она в его истории выглядит не очень красиво: вероломная шлюшка, жуликоватая соблазнительница. Останься они вместе, что за жизнь была бы у них? Они жили бы как кошка с собакой, терзая друг друга, и очень скоро она изменила бы ему с кем-нибудь. Но она считала себя вольной птицей, а это всегда ведет к беде.

– О да. На самом деле она была ученицей и послушницей Чарли Фримэнтла, аспектом его судьбы. Странно, правда, что безмозглые авантюристы вроде Чарли всегда находят женщину, готовую мириться с чем угодно, лишь бы служить им и их безумию? В моих записях такое всплывает снова и снова.

– Что ждет ее в Испании? Бегство из одной грязной и опасной лачуги в другую, всегда под угрозой, часто под огнем, в убеждении, что она служит народному делу – которому ни она, ни Чарли не могли бы дать точного определения, – но на самом деле лишь женщина Чарли, его рабыня. Будь мне свойственна жалость, я бы ее пожалел, – сказал даймон.

– Но жалость несвойственна тебе, брат. Ты не жалеешь даже бедного Фрэнсиса, которому она разбила сердце.

– Конечно нет. Чтобы обрести нужную прочность, сердце должно разбиться и срастись – хотя бы однажды. А Фрэнсис пускай будет благодарен, что я выбрал такой интересный инструмент. У множества людей сердца разбиваются из-за женщин скучных, как капустные кочерыжки.

– Но он же знал, что от нее ничего хорошего ждать не приходится. Ему, во всяком случае. Что он в ней нашел?

– Ты, конечно, помнишь, как Фрэнсис позировал перед зеркалом у себя в спальне, в Блэрлогги, кое-как прикидываясь женщиной? Он, сам того не зная, искал мистический брак; искал в себе женщину, чтобы завершить и дополнить себя. Он думал, что нашел ее в Исмэй. И был отчасти прав, ибо Исмэй была тем, чем он никогда не был, обладала качествами, каких никогда не будет у него, – красотой и неотразимым развратным очарованием, и потому он любил ее, что бы она ни вытворяла и что бы он о ней ни знал. Думаю, я очень удачно обогатил его жизнь встречей с Исмэй.

– А как же ее слова – что он из тех, с кем события просто случаются, а не из тех, кто движет ими?

– О брат, неужели ты клюнул на эту банальность? Ты не хуже меня знаешь, что под давлением обстоятельств люди иногда разительно меняют вроде бы основополагающие черты своего характера. Ты меня поражаешь! Я не хочу тебя обидеть, но вот мы сидим тут с тобой, двое Малых Бессмертных, и жизнь Фрэнсиса разворачивается перед нами, как она записана и хранится в твоем архиве, и все же иногда ты разговариваешь так, словно мы всего лишь двое смертных, смотрящих телевизор, в котором не может случиться ничего неожиданного, непредсказуемого. Брат, нас не связывают законы телевизионной мелодрамы. Ты разложил Фрэнсиса по полочкам, а об Исмэй говоришь так, словно она исчезла навсегда. А меня ты, кажется, свел до уровня ангела-хранителя, этой омерзительной теологической фальшивки! Ну же, опомнись!

– Не ругай меня, брат. Прости, если я недооценил твою даймоническую роль в этой истории. Но я так часто имею дело со смертными, что порой, как мне кажется, заражаюсь их сентиментальностью.

– Не отвлекайся на мелочи, – сказал даймон Маймас. – Как там говорят богословы? Подлинное обрезание – то, которое в сердце [198] Подлинное обрезание – то, которое в сердце. – Рим. 2: 29. . И никогда не пренебрегай тем, что заложено в костях. Неужели ты думаешь, что Фрэнсис рожден и воспитан, чтобы всю жизнь быть жертвой? Куда я годился бы, если бы допустил такое? Как сказал один весьма продвинутый смертный своему сентиментальному другу, очисти ум от красивостей [199] Как сказал один весьма продвинутый смертный своему сентиментальному другу, очисти ум от красивостей! – Босуэлл. Жизнь Сэмюэля Джонсона. Также см. примеч. 18. ! Ну что, продолжим?

«Тук-тук… Тук-тук…» Двадцать четыре перестука и меланхоличный гудок – вроде бы невинный поезд-«кукушка» проехал по стыку рельсов. Но с чего бы невинному поезду грохотать по сельской Баварии в полдвенадцатого ночи, когда все порядочные товарняки уже отдыхают на запасных путях? Двадцать четыре перестука – значит, двенадцать вагонов. Двенадцать вагонов – груженных, возможно, людьми – следуют в лагерь для интернированных лиц, спрятанный в соседней долине.

Фрэнсис пометил это в записной книжке, которую всегда носил в нагрудном кармане. Завтра он напишет сэру Оуэну Уильямсу-Оуэну на Харли-стрит и отчитается о состоянии своего пульса после определенной физической нагрузки. Это будет его первое наблюдение по приезде в замок Дюстерштейн. Очень удачно, что его спальня расположена именно с той стороны огромного дома, которая ближе всего к железной дороге.

Дом удивил Фрэнсиса – и до сих пор не переставал удивлять, хотя Фрэнсис обследовал его уже неделю. Во-первых, несмотря на имя, дом не очень-то располагал к меланхолии [200] …замок Дюстерштейн…несмотря на имя, дом не очень-то располагал к меланхолии. – Название замка происходит от Düster Stein (нем.) – мрачный камень. . Безусловно, он был старинным и огромным даже для сельской усадьбы, но главным было то, что он служил центром большого сельскохозяйственного района и графиня фон Ингельхайм с образцовой эффективностью ворочала огромными производственными объемами – как на собственных землях, так и на прилегающих к ним фермах. Еженедельно грузовики увозили овощи, птицу, телятину или свинину на железную дорогу для доставки в Мюнхен оптовым скупщикам, которые распределяли их по отелям, ресторанам и мясным лавкам. В одном крыле замка располагалась контора, откуда управляли фермами и доставкой продукции, – возможно, ее доставляли в тех же товарных вагонах, которые время от времени наведывались в лагерь по соседству. Замок Дюстерштейн был значительным сельскохозяйственным предприятием.