Робертсон Дэвис - Мятежные ангелы. Что в костях заложено. Лира Орфея

– Я никогда не слышала, что у Парлабейна были дети.

– Об этом мало кто знает. Все из-за моей мамки. Ради мамки это держали в тайне.

– Вашу матушку звали миссис Кроттель?

– Нет, миссис Уистлкрафт. Она была супругой Огдена Уистлкрафта, великого поэта. Вы наверняка про него слыхали. Он уже давненько помер. Надо сказать, он хорошо ко мне относился, для приемного-то отца. Но не хотел дать мне свою фамилию. Понимаете? Не хотел, чтобы кругом него околачивались ненастоящие Уистлкрафты. Не от истинного семени, как он говорил. Потому меня вырастили под мамкиной девичьей фамилией – Кроттель. Как будто я ихний племянник. Сирота-племянник.

– И вы думаете, что вашим отцом был Парлабейн.

– Я знаю. Мамка проговорилась. Перед тем как помереть, она мне сказала, что с Парлабейном с одним изо всех мужиков у нее бывал первоклассный организм. Я, конечно, извиняюсь за такое, но это ее подлинные слова. Она была очень эмансипированная и много говорила про организм. Уистлкрафту, видать, организм никак не давался. Наверно, у поэтов кишка тонка.

– Понимаю. Но о чем вы хотели со мной поговорить?

– О книге. Книге маво папки. Он написал большую, важную книгу и поручил ее вам, когда скончался.

– Джон Парлабейн оставил мне и профессору Холлиеру большой объем материала. И письмо оставил, когда покончил с собой.

– Да, но когда он отдавал богу душу, то наверняка не знал, что у него есть натуральный наследник. Я то есть.

– Послушайте, мистер Кроттель. Я вам сразу скажу, что Джон Парлабейн создал огромный, весьма несвязный философский труд. Чтобы хоть как-то оживить книгу, он добавил биографического материала. Но писателя из него не вышло. Эту книгу прочитали несколько знающих людей – точнее, прочитали, сколько смогли, – и сказали, что она не годится для публикации.

– Слишком откровенная, а?

– Не думаю. Скорее, слишком бессвязная и скучная.

– Ой-ёй-ёй, миссис Корниш, мой папка был мозговитый человек. Не говорите мне, что он написал скучную книгу.

– Именно это я вам и говорю.

– А я слыхал, что в ней было много всякого про разных важных людей, правительство, все такое – про ихние похождения в юности, и они не хотели, чтобы это стало всем известно.

– Я ничего подобного не помню.

– Это вы так говорите. Не хочу вас обижать, но, может, это заговор. Я слыхал, что много кто хотел эту книгу напечатать.

– Ее видели несколько издателей и решили, что она им не подходит.

– Жареные факты, э?

– Нет, просто издатели решили, что книги из этого не выйдет.

– У вас есть их письма, чтобы это доказать?

– Мистер Кроттель, ваша настойчивость неуместна. Слушайте меня: человек, которого вы безо всяких доказательств называете своим отцом, оставил машинописную копию книги непосредственно профессору Холлиеру и мне. И у меня есть его письмо, где об этом говорится. Мы должны были распорядиться книгой по собственному усмотрению, и мы ею распорядились. Больше говорить не о чем.

– Я хочу видеть эту книгу.

– Это невозможно.

– Тогда мне придется принять меры.

– Какие меры?

– Законные! Я имел дело с законом и знаю свои права. Я наследник. Вы думаете, что крепко сидите, а это, может, вовсе и не так.

– Конечно, вы можете прибегнуть к закону, если считаете нужным. Но если вы надеетесь заработать на этой книге, то я могу сразу сказать, что вас ждет разочарование. Простите, наш разговор окончен.

– Хорошо. Будь по-вашему. Мой законный представитель с вами свяжется.

Кажется, Мария победила. Артур всегда говорил: если тебе угрожают законом, соглашайся, пусть подают в суд. Такие разговоры – как правило, блеф.

Но Мария была неспокойна. Когда вечером пришел Даркур, она приветствовала его давней фразой:

– Парлабейн вернулся.

Эхо слов, которые – с разной степенью огорчения – повторяли многие люди два года назад, когда Джон Парлабейн в монашеской рясе вернулся в университет. Многие помнили его, многие слыхали легенды о нем: блестяще одаренный философ, он задолго до того покинул университет в результате неблаговидной истории – старой и вечно новой – и некоторое время болтался по свету, хитроумно сея раздоры и нарушая закон. Он сбежал из английского монашеского ордена Священной миссии, и орден, судя по всему, не горел желанием заполучить его обратно. После бегства он всплыл в колледже Святого Иоанна и Святого Духа (неофициально именуемом «Душок»). Примерно через год он покончил с собой, оставив записку, в которой со смаком признавался в убийстве профессора Эркхарта Маквариша (чудовищно тщеславного человека с очень странными сексуальными вкусами). Мария, Даркур, Холлиер и многие другие надеялись, что Парлабейн окончательно отошел в историю. Но Мария не устояла перед искушением – открыть новую главу этой истории подлинно театральным жестом.

Даркур выказал подобающие случаю удивление и расстройство. Когда Мария объяснила, в чем дело, он заметно успокоился.

– Решение простое, – заметил он. – Отдай ему рукопись книги. Она тебе не нужна. Пускай он сам убедится, что с ней ничего нельзя сделать.

– Не выйдет.

– Почему?

– У меня ее нет.

– Что ты с ней сделала?

– Выбросила.

Вот теперь Даркур по-настоящему ужаснулся.

– Что ты сделала?! – взревел он.

– Я думала, она уже никому не нужна. И бросила ее в мусоропровод.

– Мария! И ты еще называешь себя ученым! Ты что, забыла первую заповедь ученого: никогда ни при каких обстоятельствах ничего не выбрасывать ?

– Зачем она мне нужна была?

– Вот теперь ты знаешь зачем! Ты сама связала себя по рукам и ногам и предала в руки этому человеку. Как ты теперь докажешь, что книга ничего не стоила?

– Если он пойдет в суд? Можно будет вызвать кого-нибудь из тех издателей. Они скажут, что книга никуда не годилась.

– Ну да, ну да. Могу себе представить. «Скажите, пожалуйста, мистер Баллантайн, когда вы читали эту книгу?» – «А? Нет, я не читаю книги сам. Я отдал ее одному из своих редакторов». – «Прекрасно. И вам предоставили письменный отчет?» – «Нет. В этом не было необходимости. Редактор лишь просмотрела книгу и сказала, что это безнадежно. Как я и подозревал. Я, конечно, и сам заглянул в книгу, но мельком». – «Благодарю вас, мистер Баллантайн. Как видите, господин судья и господа заседатели, нет доказательств, что книга подверглась серьезному профессиональному рассмотрению. Разве шедевры жанра, именуемого le roman philosophe [277] Философский роман (фр.) . , можно оценить по достоинству при столь беглом знакомстве?» Каждого из твоих свидетелей-издателей будут по очереди вызывать для дачи показаний, и каждый раз тебе придется выслушивать один и тот же диалог. Адвокат Кроттеля может утверждать что угодно относительно книги: что это шедевр философской мысли, что это ядовитое обличение разврата в высших эшелонах власти. Абсолютно что угодно. Он скажет, что вы с Холлиером завидовали научным способностям Парлабейна и не дали ходу его книге под тем предлогом, что Парлабейн – сознавшийся убийца. Адвокат споет арию про Жана Жене, гениального писателя и преступника, и завяжет его вместе с Парлабейном розовыми бантиками. Мария, ты влипла по самые уши.