Робертсон Дэвис - Мятежные ангелы. Что в костях заложено. Лира Орфея

– Да, но язык! – воскликнула Пенни. – Все эти «преже восписах» и «возверзем печаль»! При чтении – очень красиво, но попробуйте произнести вслух, а тем более спеть! Вы полагаете, что сможете на этом языке сочинять стихи?

– Я согласен, – сказал Даркур. – Нам нужен понятный язык, который допускает хорошие рифмы и несет в себе отзвук романтики. Что это будет?

– Совершенно очевидно, – сказал Пауэлл. – Точнее, очевидно всякому, кроме ученых. Нам нужен сэр Вальтер.

На это имя никто не отреагировал. На лице у всех, кроме Артура, читалось недоумение.

– Он имеет в виду Вальтера Скотта, – пояснил Артур. – Неужели никто из вас не читал Скотта?

– Теперь уже никто не читает Скотта, – сказала Пенни. – Его разжаловали из классиков в современники. Для того чтобы стать предметом научных исследований, он слишком прост, но пренебречь им полностью не удается.

– Вы имеете в виду – в университетах, – сказал Артур. – Слава богу, что я никогда не учился в университете. Как читатель я бродил по Парнасу, жуя траву там, где она казалась сочнее. Я очень много читал Скотта, когда был мальчиком, и любил его. Думаю, Герант прав. Нам нужен Скотт.

– Почти все большие романы Скотта были переделаны в оперы. Сейчас они почти не ставятся, но в свое время имели большой успех. Россини, Беллини, Доницетти, Бизе и прочие. Я посмотрела. Неплохо сработано, должна сказать.

Это заговорила Шнак. До того она почти не открывала рот, и все посмотрели на нее в изумлении – как в сказке, где какое-нибудь животное вдруг обрело дар речи.

– Мы и забыли, что Хюльда только что получила степень магистра музыковедения, – сказала доктор. – Послушаем ее. Ведь самую важную работу делает она.

– Гофман много читал Скотта, – продолжала Шнак. – Хвалил его. Говорил, что у него оперный дух.

– Шнак права, – сказал Артур. – Оперный дух. «Лючия ди Ламмермур» до сих пор популярна.

– Гофман знал эту оперу. Они были современниками, раз уж вас так интересуют современники, и, может быть, она на него повлияла, – сказала Шнак. – Дайте мне Скотта, и посмотрим, что с ним можно сделать. Конечно, это будет писташ .

– Надо говорить «пастиш» [331] Пастиш ( фр . pastiche, от ит . pasticcio) – опера, составленная из отрывков других опер, смесь, попурри, стилизация. , дорогая, – поправила ее доктор. – Но ты права.

– Следует ли это понимать так, что мы отказываемся от Мэлори? – не отставал Холлиер.

– ‘Raus mit [332] Долой (нем.) . Мэлори! – выпалила Шнак. – Я про него сроду не слыхала.

– Хюльда! Ты же сказала, что не знаешь немецкого!

– Нилла, это было две недели назад, – ответила Шнак. – Как, по-твоему, я могла получить степень магистра музыковедения без знания немецкого? Как я, по-твоему, читаю заметки Гофмана? Я даже говорю немножко, на уровне кухни. Честно, вы, важные шишки, все ужасно тупые! Гоняете меня, как экзаменаторы, обращаетесь со мной как с ребенком! Кто тут пишет оперу, позвольте вас спросить?

– Шнак, вы правы, – сказал Пауэлл. – Мы вами пренебрегали. Простите. Вы попали в самую точку. Это должен быть пастиш из Скотта.

– Если это не будет писташ из Скотта, мне нужно немедленно садиться читать «Мармион» и «Деву озера» [333] …из Скотта… «Мармион» и «Деву озера»… – «Дева озера» (1810) – поэма Вальтера Скотта, «Мармион» (1808) – его роман в стихах. , – сказал Даркур. – Но как мы будем работать?

– Хюльда подробно расскажет вам о музыке и даст маленькие планы, которые покажут ход мелодии, чтобы вы могли положить на нее слова. И как можно быстрее, пожалуйста.

– Прошу извинения и разрешения вас покинуть, – сказал Холлиер. – Если вам понадобятся сведения по истории, костюмам или обычаям, вы знаете, где меня найти. Конечно, если вы не намерены руководствоваться исключительно необузданной и неосведомленной фантазией. Позвольте пожелать вам всем доброй ночи.

– Что за муха укусила Клема? – спросила Пенни, когда все они уселись в машину Артура и поехали. Машина у Артура была хорошая, но, когда на заднее сиденье втиснулись Пенни, Даркур и Пауэлл, стало тесновато, хоть они все и поджимали зад из вежливости.

– Это голос оскорбленной учености, – сказал Даркур.

– Наверно, кризис среднего возраста, – предположил Пауэлл.

– Это еще что такое? – заинтересовался сидящий за рулем Артур.

– Это такая новая модная болезнь, вроде ПМС, – объяснил Пауэлл. – На нее можно списать что угодно.

– Правда? Может, у меня тоже что-нибудь из этого есть? А то я в последнее время чувствую себя как-то не очень.

– Тебе еще рано, дорогой, – заметила Мария. – И вообще, я тебе не позволю в такое впадать, потому что от этого мужчина превращается в младенца. Я так и подумала, что сегодня Клем вел себя просто как ужасный ребенок.

– Он и есть младенец, я это уже много лет знаю, – сказал Даркур. – Крупный, высокоученый, очень красивый младенец, но все же младенец. Но кто меня удивил сегодня, так это Шнак. Она выламывается из скорлупы с треском, а? Уже принялась нами командовать.

– Это все старушка Вдаль-Ссут, – заявила Пенни. – У меня мрачные подозрения по поводу старушки Вдаль-Ссут. Вы знаете, что девочка переехала к ней? Что бы это могло значить?

– Вы явно хотите нам объяснить, – сказала Мария.

– Да тут и объяснять нечего. Они со Шнак – розовенькие. Это очевидно, как нос на лице.

– Кажется, Шнак это идет только на пользу, – сказал Артур. – Она стала мыться, чуточку прибавила в весе, научилась разговаривать и больше не смотрит на нас так, словно желает всех утопить. Если в этом виновато лесбиянство, то мы должны ему спасибо сказать.

– Да, но мы же несем какую-то ответственность? То есть, я хочу сказать, получается, что мы практически связали девочку по рукам и ногам и вручили этой жеребиле! Вы что, не слышали, как они весь вечер ворковали – «Нилла» да «милая Хюльда», аж блевать тянет?

– Ну и что с того? – возразила Мария. – Она ведь, по сути, первый человек в жизни Шнак, который к ней добр – то есть по-настоящему добр. И скорее всего, первый человек в жизни Шнак, который серьезно говорит с ней о музыке – серьезно, а не просто как преподаватель со студентом. Если это время от времени означает кувыркания в койке, нежные объятия и поцелуи, что с того? Я вас умоляю. Шнак девятнадцать лет, причем она очень способная для своего возраста. Я слышала шепотом произнесенное слово «гений».

– Симон, а ты что скажешь? – спросила Пенни. – Ты у нас специалист по морали.

– То же, что и Мария. А как специалист по морали добавлю, что любовь надо ценить, где бы ты ее ни нашел.

– Даже если это означает, что тебя будет мусолить доктор Гунилла Даль-Сут? Благодарю вас, отец Даркур, за весьма передовое мнение.