Робертсон Дэвис - Мятежные ангелы. Что в костях заложено. Лира Орфея

– Они дадут нам денег?

– Нет; они не подадут на нас в суд. Это уже победа. Я пришел к ним вот в таком виде и сказал: «Я бедный цыган. У меня ничего нет. Неужели вы бросите меня в тюрьму? Неужели вы бросите мою сестру в тюрьму? Мы старые. Мы больные. Мы не понимаем ваших правил. Помилосердствуйте». Вот так я говорил и говорил. В конце концов им это надоело, и я тоже надоел, и они велели мне убираться и никогда больше не приходить в их величественное здание. «О, как вы милосердны, – сказал я, рыдая. – Сейчас Рождество. Вас осеняет дух Беби Исуса, и Он вознаградит вас в Царствии Небесном». Я даже попытался поцеловать ногу самого важного человека, но он ее отдернул. Чуть не лягнул меня в нос. Я сказал: «Вы нас простили перед этими свидетелями, чьи имена я записал. Больше я ничего не прошу». Теперь они не могут нас судить. Таков закон гаджё . Мы победили.

– Чудесно! Мы победили этих жуликов! – На радостях мамуся схватила Даркура за руки и проплясала с ним несколько па, а он следовал за ней, как мог.

– Но как же те превосходные инструменты, что погибли на пожаре? – спросил он, пыхтя.

– Сгорели. На то Божья воля. Люди, которым они принадлежали, должны были их застраховать. Но простые цыгане ничего не знают о таких вещах. – Мамуся снова рассмеялась. – А теперь мы будем пировать. Садитесь на пол, великая дама. Так делают наши настоящие друзья.

И они сели на пол и немедленно принялись за индейку, оливки и ржаной хлеб, пользуясь приборами, какие принес Ерко, – не везде хорошо промытыми.

Даркур подумал, что трапеза недурна, особенно если обильно запивать ее шампанским. Гунилла радостно вгрызалась в еду – ни следа тех утонченных манер, которые Даркур привык у нее видеть. Он подумал, что именно так, должно быть, молодой Лист пировал с цыганами. Доктор уделяла особое внимание шампанскому. Она пила, не отставая от Ерко, – прямо из горлышка.

– Вы настоящая благородная дама! – воскликнул Ерко. – Не гнушаетесь нашей скромной трапезой! Это – высочайшая учтивость. Только простолюдины поднимают шум из-за манер за столом.

– Особенно когда я сама принесла эту трапезу, – ответила Гунилла, обгладывая индюшачью ножку.

– Да-да, я просто хотел сказать, что вы у нас гостья. Не хотел обидеть.

– Ее не обойдешь, – сказала мамуся и обратилась к Даркуру: – Я знаю, кто это. Она – та женщина, которую показали карты. Помните, в левой части расклада? Она – Сила. Очень большая сила, но без всякой грубости. Вы ведь в этой опере, как ее там, из-за которой так изводится мой зять?

– Так вы об этом знаете? – спросила доктор.

– Чего я только не знаю! Вы слышали про мое гадание? Наш отец Симон заставил меня разложить карты в самом начале этого приключения, и вы тоже были в том раскладе, хотя тогда я не знала, что это вы. Что, святой отец, теперь вы поняли, кто был кто в тех картах? Тогда вам ничего не пришло в голову, кроме того, что моя дочь Мария может быть Императрицей. Она – Императрицей! Я смеюсь!

Мамуся засмеялась, обрызгав всех шампанским и ошметками индейки.

– Если она не Императрица, то, может, Папесса? Она должна быть одной из женщин в том гадании.

– Я думаю, она – третья из карт-оракулов: помните, Страшный Суд? Она – Правосудие, та, кто всех взвешивает и судит. Но не спрашивайте меня, как именно. Все станет известно, когда придет время.

– Я вижу, вы обдумывали то гадание, – сказал Даркур. – Вы опознали кого-нибудь еще из карт?

– Они не люди, – объяснила мамуся. – Они – сморо . Ерко, как по-английски сморо ?

– Такие штуки… не знаю, большие штуки, – ответил Ерко с полным ртом.

– Может быть, можно сказать, что это – Платоновы идеи? – спросил Даркур.

– Если хотите. Вы мудрый человек, поп Симон.

– Как ты думаешь, он – Отшельник? – спросила мамуся. – Тогда я так сказала, но теперь я не знаю. В нашем добром отце Симоне слишком много от дьявола, он не годится в Отшельники.

– Стойте, стойте, – вмешалась доктор Гунилла. – Это было гадание про нашу оперу? Что обещают карты – хороший исход?

– Неплохой, – ответила мамуся. – Не плохой и не хороший. Трудно сказать. В тот вечер я была не в лучшей форме.

Доктор нахмурилась:

– Неужели мы собираемся родить посредственность? Провал я переживу. Успех я люблю, но не слишком. Но от посредственности меня тошнит.

– Я так и знала: вы не из тех, кто живет посреди дороги, – заметила мамуся. – Мне и карты не нужны, чтобы это увидеть. Ваша одежда, манеры, то, как вы пьете, – все вместе. Дайте-ка я угадаю. Вы и в постели с причудами?

– С причудами – да. Но не для того, чтобы кого-то развлечь. Я та, кто я есть.

Она взглянула на Даркура:

– Эта самая Рейвен опять мне звонила. Мне пришлось проявить жесткость. Я спросила: «Вы знаете Бодлера?» Она сказала: «Вы меня оскорбляете. Я профессор сравнительного литературоведения. Конечно, я знаю Бодлера». – «Ну тогда, – сказала я ей, – проглотите-ка вот это: Бодлер говорит, что неповторимое и высочайшее наслаждение в любви проистекает от сознания, что ты творишь зло; и мужчины, и женщины от рождения знают, что зло – источник всевозможных наслаждений. А вы разве не знаете этого от рождения? Может быть, вы неправильно родились? В семь месяцев?» Она бросила трубку с сильным грохотом.

– А вы творите зло в любви? – спросила мамуся.

– Зло, добро – меня не волнует. Я это оставляю специалистам, вот таким, как Симон. Я делаю то, что делаю. Я не прошу мир ни судить то, что я делаю, ни узаконивать это, ни предоставить этому особое место – ничего такого. Слушайте меня, мадам Лаутаро: еще совсем юной девушкой я встретила Жана Кокто, и он мне сказал: «Культивируйте в себе то, за что вас пинает толпа, потому что это и есть ваше истинное „я“». И я следую его совету. Я – Гунилла Даль-Сут, и это все, на что хватает моих сил. И этого довольно.

– Только очень великие люди могут такое сказать, – подхватил Ерко. – Я и сам всегда так говорю.

– Не называйте меня специалистом по морали, – сказал Даркур. – Я давно перестал морализировать. Мораль никогда не срабатывает два раза подряд одинаково.

Шампанское уже туманило ему голову, и сигарный дым тоже. Хорошие сигары недоступны для магазинных воров, даже таких ловких, как мамуся. Поэтому сигары, которыми угощал Ерко, были не просто неприятными: их дым въедался в горло, словно дым костра, где горят ядовитые травы. Даркур избавился от своей сигары, как только смог это сделать, оставаясь в рамках вежливости, но все остальные дымили с наслаждением.

– Мадам, – сказал он, ибо его биографический труд не шел у него из головы. – Когда вы раскладывали карты, вас посетили некоторые озарения. Вы тогда сказали, что мы «разбудили маленького человечка» и должны готовиться к последствиям. Кажется, теперь я знаю, кто этот маленький человечек.