Робертсон Дэвис - Мятежные ангелы. Что в костях заложено. Лира Орфея

Премьере, назначенной на субботу, должны были предшествовать три генеральные репетиции. Поэтому специально выделенный микроавтобус с семью музыковедами отъехал от здания кафедры музыковедения в среду, без четверти восемь утра.

– Надо сказать, я нахожу это значительным отступлением от процедуры, – сказал профессор Андреас Пфайфер, «внешний» экзаменатор, важная персона, приглашенная ради такого случая из важного музыкального учебного заведения в Пенсильвании.

– Вы говорите о просмотре представления оперы? – спросил заведующий кафедрой Уинтерсен, который развлекал Пфайфера за ужином накануне вечером и был уже сыт им по горло.

– Об этом я ничего не говорю, – ответил Пфайфер. – Я имею в виду то, что нас подняли в несусветную рань и тащат куда-то в сельскую местность. Я очень плохо спал – думал о том, что нас ждет. Очень трудно сохранять выдержку при таких обстоятельствах.

– Следует признать, что обстоятельства необычные, – заметил Уинтерсен, зажигая первую сигарету за день.

– Возможно, чересчур необычные, – согласился Пфайфер. – Не могли бы вы воздержаться от курения? Это чрезвычайно неприятно в закрытом салоне.

Завкафедрой вышвырнул сигарету в окно.

– Ах, ах! Вы ее не потушили! – воскликнула профессор Аделаида О’Салливен. – Так и начинаются лесные пожары! Остановите! Я выйду и затопчу ее.

Автобус остановили, профессор О’Салливен выскочила, с риском для жизни пробежала сто метров назад среди потока машин, нашла сигарету, которая сама погасла на асфальте городской улицы, и затоптала ее из принципа. Путешествие начиналось неудачно. Профессор Джордж Купер, плотный англичанин, уже уснул, но профессор Джон Диддир тайно встал на сторону завкафедрой, ибо сам любил курить во время экзаменов, чтобы скоротать время, и понял, что на сей раз ему это не удастся, раз Пфайфер и О’Салливен так явно против. Профессор Франсеско Бергер, экзаменатор с родной кафедры Шнак, попытался сыграть миротворца и рассказал анекдот, но, будучи неумелым рассказчиком, испортил развязку и лишь усугубил положение. Профессор Пенелопа Рейвен, седьмой экзаменатор, засмеялась над скомканным анекдотом. Смех прозвучал чересчур громко; Пфайфер сердито воззрился на Пенелопу и сверлил ее взглядом, пока она не замолчала.

В Стратфорд ехали почти два часа. Все это время водителю пришлось терпеть остерегающие возгласы Пфайфера, который был пугливым пассажиром.

Наконец экзаменаторы расположились в театральном буфете. Им поставили большой стол, где в изобилии лежали карандаши и блокноты, а также стояли термосы с кофе. Профессор Пфайфер, который кофе не пил, получил бутылку «перье» от Гвен Ларкин, назначившей себя распорядителем мероприятия. Она оставила в буфете трепещущую девицу на побегушках, чтобы та приносила, уносила и выполняла другие приказы экзаменаторов.

Процедура устного экзамена на степень доктора музыковедения не слишком сурова, но может оказаться тяжелой. Шнак, по настоянию Гуниллы напялившая юбку, нервно околачивалась в буфете. Она поздоровалась за руку со всеми экзаменаторами, хотя терпеть не могла рукопожатий. Гунилла представила ее профессору Пфайферу, который четко дал понять, что оказывает Шнак большую честь. Он протянул руку, которой она едва коснулась. Все это походило на ритуал прощения палача перед казнью.

Затем Уинтерсен попросил Шнак спуститься вниз и ждать, пока ее не позовут. Она удалилась под конвоем девицы на побегушках, выступающей со всей торжественной серьезностью восемнадцати лет. Доктор Гунилла как научный руководитель была членом комиссии, а также выполняла функции «друга осужденного» – традиционной должности в военно-полевом суде. Канадцы тепло приветствовали ее, но профессор Пфайфер, у которого было свое мнение о международной репутации доктора, умудрился обдать ее холодом.

Завкафедрой, опытный в такого рода делах, мысленно застонал. Его предупреждали, что Пфайфер – сволочь, но репутация профессора была высока, а значит, приходилось терпеть.

Завкафедрой, в силу своей должности, был председателем экзаменационной комиссии. Он начал по правилам, то есть спросил присутствующих, знакомы ли они друг с другом. Они оказались знакомы (кое-кто – даже слишком хорошо). Он обратил их внимание на три копии партитуры, лежащие на столе перед ними – в справочных целях.

Затем Уинтерсен предоставил слово профессору Андреасу Пфайферу как приглашенному главному экзаменатору.

Профессору Пфайферу понадобился примерно час. Был ясный августовский день, но к тому времени, как Пфайфер вывалил на слушателей все свое недоверие и отвращение, в комнате воцарился февраль. Профессор Бергер, добродушный человек, симпатизирующий Шнак, воспользовался своей должностью внутреннего главного экзаменатора и умудрился немного сдвинуть календарь обратно, куда-то в конец декабря. Все же в помещении явственно ощущалась послерождественская унылость.

Другие экзаменаторы, вызываемые по очереди, были кратки. Пенни Рейвен заняла не более десяти минут. Она дала понять, что либретто создано ею, и вскользь упомянула о помощи некоего неназванного писателя.

– Я ничего не слышу о Планше, – заметил профессор Пфайфер.

Пенни и Гунилла воззрились на него с холодной ненавистью, но он был непроницаем.

Поскольку шествие пикадоров, приветствие президента, выступление матадоров и прочие церемонии, обычно предшествующие корриде, закончились, настало время привести быка. Уинтерсен кивнул девице на побегушках (уже обратившейся в шекспировского тюремщика), и Шнак снова привели к столу, совершенно убитую двумя часами одиночного беспокойного ожидания. Ее посадили рядом с завкафедрой и попросили объяснить свой выбор диссертационного проекта и рассказать о методах, которые она применяла, работая над ним. Она рассказала, но очень плохо.

Первым на нее выпустили профессора Пфайфера. Он, невероятно искусный матадор, тридцать пять минут мучил и терзал несчастную Шнак; она, не обладая красноречием и не владея риторикой, по пять минут молчала и собиралась с мыслями перед каждым ответом.

Профессор Пфайфер не скрывал своего разочарования. Бык оказался неуклюжий, не боец, и явно не стоил внимания матадора такого класса.

Но по мере того как пытка продолжалась, Шнак все чаще прибегала к следующему ответу: «Я сделала именно так, потому что я это так услышала». Профессор Пфайфер смотрел на нее с сомнением и раза два презрительно фыркнул, но кое-кто из экзаменаторов, а именно Купер и Диддир, принимались улыбаться и кивать, потому что и сами понемногу сочиняли музыку.

Доктор Даль-Сут время от времени вмешивалась. Но Пфайфер заткнул ей рот словами: «Я не позволю себе думать, что научный руководитель соискателя принимал чересчур активное участие в собственно работе над композицией; это было бы абсолютно неприемлемо». Доктор Гунилла надулась, но с тех пор тактично хранила молчание.