Эрскин Колдуэлл - Мальчик из Джорджии

Она долго ничего не говорила. Собаки поворчали немного, а потом опять залаяли. На ночь мы их не спускали с цепи, а то они перекусали бы всех прохожих. И моему старику повезло: они загрызли бы и его, как и всякого, кого не знали по запаху. Мой старик так давно не был дома, что мог сойти за чужого. Последний раз он заходил домой летом, и то минут на пять. Он хотел взять штаны, которые прошлой зимой оставил на гвозде в дровяном сарае.

— Ну да, конечно он,— сказала мама, постукивая дверным ключом по подоконнику. Злилась она не больше, чем всегда, но и этого было довольно. Когда она стучала дверным ключом по чему-нибудь деревянному, все уже знали, в каком она расположении духа.

Вдруг раздался грохот, точно пароконная фура проехала по дощатому мосту. Потом весь дом затрясся от удара, словно кто-то вышибал кузнечным молотом фундамент из-под дома.

Это мой старик в темноте пробовал, выдержат ли его наше крыльцо и ступени. Возвращаясь домой, он всегда боялся, что ему подстроят ловушку,— например, подпилят половицы, и он провалится под крыльцо и застрянет там, а мама будет тыкать его метлой или еще чем-нибудь.

— Который уж раз он вот так приходит,— сказала мама.— Ишь, повадился! Просто тошно мне делается от этого,

— Можно, я встану? Мне хочется посмотреть на него,— сказал я.— Можно, ма? Пожалуйста.

— Лежи спокойно, Вильям, и накройся с головой одеялом, — сказала мама и опять постучала дверным ключом по подоконнику.— Нечего тебе на него глядеть, проку от этого мало.

Я встал на четвереньки и натянул одеяло на голову. Когда, по моим расчетам, мама перестала глядеть в эту сторону, я немножко сдвинул одеяло, чтобы мне все было видно.

Входная дверь распахнулась, и верхние стекла в ней чуть не вылетели. Моему старику всегда было наплевать на стекла и мебель и вообще на все в доме. Как-то раз он пришел домой и разнес вдребезги мамину швейную машинку, так что ей очень долго пришлось копить деньги на ремонт.

Я и не подозревал, что мой старик способен поднять такой грохот. Казалось, что он топочет в прихожей, примериваясь, не удастся ли ему втоптать половицы прямо в землю. Все портреты на стенах дрожали, некоторые съехали набок. Даже большой портрет бабушки и тот перекосился.

Мама повернула выключатель и подошла к камину, чтобы раздуть огонь. В камине было еще много жару под золой; угли ярко разгорелись, когда мама помахала на них газетой и подложила лучину. Как только лучина вспыхнула, мама подкинула два-три чурбака и села спиной к огню, дожидаясь, когда мой старик войдет.

А он все громыхал, словно отшвыривая ногой все стулья в дальний угол, к кухонной двери. Вдруг он перестал громыхать и заговорил с кем-то, кто пришел вместе с ним.

Мама поскорее встала и надела халат. Мимоходом она взглянула па себя в зеркало и поправила волосы. Она никак не ожидала, что он кого-то приведет с собой.

— Вильям, накройся с головой, как я тебе велела, и спи,— сказала мама.

— Я хочу посмотреть на него,— просил я.

— Не спорь со мной, Вильям,— сказала она, топнув босой ногой.— Тебе велено спать, ну и спи.

Я накрылся одеялом, только сдвинул его так, что мне все было видно.

Дверь в прихожую чуть-чуть приоткрылась. Я опять встал на четвереньки, чтобы мне лучше было видно. Тут мой старик пнул дверь ногой. Она с размаху ударилась об стену, стряхнув столько пыли, что просто удивительно, откуда она там взялась.

— Что вам здесь нужно, Моррис Страуп? — сказала мама, скрестив руки на груди и глядя на него в упор.— Что вам теперь понадобилось?

— Входи и располагайся, как дома,— сказал мой старик, оборачиваясь и за руку втаскивая кого-то в комнату.— Не робей, я здесь хозяин.

Он втащил в комнату худенькую девушку, вдвое меньше мамы, и стал подталкивать ее, пока они оба не очутились у маминой швейной машинки. Мама, наблюдая за ними, поворачивалась во все стороны, словно флюгер.

Не очень-то весело было смотреть на моего старика, такой он был пьяный, так он шатался; а мама так злилась, что слова не могла выговорить.

— Скажи «здрасте»,— велел он девушке.

Она ничего не сказала.

Мой старик положил руку ей на затылок и нагнул ее голову. Так он сделал несколько раз, заставляя ее кланяться маме, а потом и сам стал кланяться, а потом они стали кланяться вместе. Они кланялись так долго, что голова у мамы сама собой стала дергаться вверх и вниз.

Тут я, должно быть, громко фыркнул, потому что мама на минуту опешила, а потом повернулась и села у камина.

— Это кто? — спросила мама, и видно было, что ей очень хочется это знать. Она даже перестала злиться.— Кто это, Моррис?

Мой старик так плюхнулся на стул, что чуть не продавил сиденье.

— Это? — сказал он.— Это Люси. Теперь она за мной смотрит.

Он повернулся и увидел, что я стою на четвереньках под одеялом.

— Здорово, сынок! — сказал он.— Как живешь?

— Хорошо,— сказал я, весь съежившись на четвереньках и стараясь придумать, что бы мне сказать такое, чтобы он понял, как я ему рад.

— Все растешь, сынок? — сказал он.

— Как будто вырос немножко,— ответил я.

— Вот и хорошо. Так и надо. Продолжай в том же духе, сынок. Ты и оглянуться не успеешь, как станешь мужчиной.

— Па, я...

Тут мама схватила большую щепку и запустила ею в папу. Щепка пролетела мимо и ударилась в стену за его спиной. Мой старик вскочил с кресла и заплясал по всей комнате, словно щепка угодила в него, а не в стену. Так он вертелся, пока ноги у него не подкосились, и он, скользнув по стене, плюхнулся на пол.

Папа протянул руку и схватил стул с прямой спинкой. Он тщательно осмотрел его, а потом принялся выламывать поперечные перекладины. Выломав перекладину, он швырял ее в огонь.

Покончив с перекладинами и ножками, мой старик принялся ломать спинку и тоже швырял планки в огонь,

Мама не говорила ни слова. Она сидела и все время смотрела на него.

— Пойдем отсюда, Моррис,— сказала Люси. Это было первое, что она сказала с тех пор, как вошла в комнату. Мы с мамой в изумлении поглядели на нее, мой старик тоже скосил на нее глаза, словно позабыл, что она тут.— Моррис, пойдем отсюда,— сказала она.

Люси напугалась до полусмерти, это сразу было видно. И не удивительно: все на нее глядели, а мама из себя выходила от злости.

— Садись и располагайся, как дома,— сказал ей мой старик.— Садись, Люси.

Она взяла стул и села, как ей было велено.

Смешно было глядеть, как она сидит, а мама злится, а мой старик потрошит стулья. Должно быть, я опять фыркнул, потому что мама обернулась в мою сторону, погрозила мне и кивком головы велела накрыться с головой и спать. Но разве я мог уснуть, когда такое творилось в комнате — и мама должна была понимать это,— я только съеживался на четвереньках, как мог, и продолжал смотреть.