Алексей Будищев - С гор вода

— Гонят, — радостно крикнул Глебушка, наблюдавший за табуном с забора.

— Всех трех? — спросил Яков Петрович. Он сидел на верхней ступеньке крыльца, свесив чуть не до земли огромный, круглый живот.

— Всех! — весело крикнул Глебушка.

Сопя и отдуваясь, встал Яков Петрович с крыльца и грузно двинулся к воротам.

— Гонят! Гонят! — раздалось по усадьбе.

Вся усадьба высылала к воротам встречать пропадавших. Радостно виляя хвостами, выбежали вслед за людьми даже собаки. А Глебушку вдруг обдало всего пламенем.

«Опять на Черную тонь ехать мне надо, — думал он, — завтра же я поеду, завтра же!»

За ужином сказал он отцу в вопросительной форме и робея:

— Завтра вечером я на Черную тонь поеду? Чтоб те остальные пятьдесят рублей уплатить?

Отец, пережевывая крутые пельмени, сопя и хлюпая ртом, с трудом ответил:

— За рыженьких я и трехсот монет не пожалел бы. Дурак твой колдун!

Когда ложился спать Глебушка, неуютной показалась ему его комната, и точно мало воздуху было в ней. И не хотелось спать, и не хотелось читать, и ничего не хотелось. Одна мысль стояла в голове и в сердце:

«Завтра поеду».

И было грустно отчего-то.

Всю дорогу до Черной тони он не проронил ни слова, полный беспокойства и тревоги. И иногда думал, но без малейшей радости, а точно повинуясь чьему-то наказу:

— Вот увижу сейчас ее.

Но ее он не увидел, а увидел только Никодима. Высокий, степенный и бородатый, он стоял перед воротами и точно поджидал его. И ворота были заперты, и Никодим, как будто, не имел ни малейшей охоты отворить их, чтоб пустить во двор лошадей Глебушки.

— Ну что, деньги, что ли, привез? — спросил он его сурово.

— Деньги, — ответил Глебушка потерянно, вдруг смутившись его непреклонного вида. И зарылся в кармане, доставая деньги.

— Вот спасибо, — сказал Никодим, принимая деньги, но с тем же суровым видом. — Спасибо, что не обжульничал. Значит, можно еще людям на слово верить!

— С кем разговариваешь! — осадил его с козел Парфен.

— Не с тобою, видишь, — сказал Никодим веско. И добавил: — Ну, а теперь езжайте домой, что ли. Ведь нонча ворожить не будете?

Как будто острым лукавством засветились на минуту его глаза. Стыдно было просить о ночлеге. Глебушка смущенно думал:

«Гонит он нас отсюда».

Когда фаэтон, ляская рессорами, повертывал от негостеприимных ворот, там, за их замкнутыми полотнищами, неистово и злобно залилась собака и, внезапно оборвав лай, захрюкала свиньей.

«Это Картавый над нами издевается», — подумал Глебушка горько.

Домой он вернулся поздно, без мыслей в голове, точно совершенно опустошенный. Безмолвно он разделся, с головой укрылся одеялом и вдруг тяжко расплакался от обиды и боли. Он плакал долго и горько, порою тихохонько и совсем по-ребячески всхлипывая. А потом в его сознании все стало путаться, словно обволакиваться теплою паутиной. И тут низко-низко, почти касаясь его щек усами, над ним склонился становой пристав и сказал:

— И вовсе этот Никодим не на Дмитрия Донского похож, а на Пугачева. Пятью пять — двадцать пять! Слышали о Пугачеве?

Бурый иноходец запотел и казался вороным, — так быстро гнал его Глебушка. Он отпросился у отца в усадьбу Груздевых, где он собирался заночевать, но на полдороге на него вдруг напало неодолимое желание повернуть на Черную тонь. Никодиму он солжет, скажет, что у них из табуна опять пропала лошадь, ну хоть кобылка карей масти. И Ориша опять будет гадать ему. Та ночь, когда он ночевал на приклетях амбара, живо припоминалась ему, и его бурно потянуло и еще раз испытать те же ощущения. И он повернул лошадь, чувствуя, что ему все равно не одолеть желания. Однако, когда он увидел знакомую хату, на него напали робость и замешательство. Он мешкотно слез с иноходца и после некоторых колебаний тихонько побрякал железным кольцом калитки. Но со двора никто не откликнулся ему. Даже Картавый не тявкнул собакой. Он постучал в калитку рукою и опять прислушался. Но и теперь все было тихо кругом. Чуть шелестел в сумраке ветерок, да шипела Шалая, обгладывая берега Сургута. Месяц то прятался за дымчатые облака, то, бледный, выглядывал в прорезы, как узник из окна.

Глебушка подумал:

«Если Никодима нет дома, так это еще лучше. Значит, Ориша одна».

Иноходец тепло дышал ему в спину.

«Ориша, Ориша, Ориша», — думал Глебушка. Как нежданная буря налетело на него желание видеть ее сейчас же, непременно. Он с силой толкнул в калитку ногой. Но буря тотчас же улеглась в нем, как это и всегда бывало с ним, и его бросило в робость. Точно немощь сковала его члены. Но тут окошко хаты распахнулось. Он услышал:

— Да это и впрямь ты, Иван-Царевич.

Он увидел в окне печальные глаза Ориши. Придерживая рукою створу окна, она приветливо кивала ему головой.

— Это я, — говорил Глебушка.

Мелким, теплым дождиком заморосили облака. Щелкнула калитка. Прямо перед собой увидел Глебушка Оришу. Точно радостно дрожало ее тонкое тело в широком темном балахоне. Он распахнул свою белую поддевку и прижал Оришу к себе, прикрывая ее полою.

— Это я к тебе приехал, к тебе, — говорил он несвязно.

То светились, то блекли ее глаза. Она вырвалась от него и сказала:

— Прежде нужно твоего коня прибрать! Ишь и сам-то ты, как тростинка, тонкий!

Она тихо рассмеялась, вся перегибаясь к Глебушке, взяла из его рук повод и осторожно повела лошадь сквозь узкую калитку. Глебушка следовал за ней и думал все одно и то же:

«Ориша, Ориша, Ориша».

Больше ничего он не видел, ничего не слышал, ни о чем не мог думать.

— А бородатый нынче с после обеда уехал, — сказала она, привязав у амбарчика лошадь. — Стены одни дома. Да мы с тобой.

— Никодим? — переспросил Глебушка.

— Да, — качнула головой Ориша, — опять дела он орудует с этим с Картавым. Боюсь я бородатого, — вдруг добавила она тихо и скорбно. И, легко заколебавшись вся, рассмеялась.

— А ты что, точно воды в рот набрал? — спросила она. Дрожали ее губы, словно улыбаясь, трогательно и грустно. — Ну, скажи хоть словечко одно.

— Ориша, — сказал он протяжно.

Точно водяной пылью моросили тучи, щекоча лицо его. Быстро распахнув его поддевку, она спрятала лицо у него на груди. Сквозь рубашку тепло укусили его ее губы. Он сделал движение, чтобы обнять ее, но она легко ускользнула и рассмеялась, не больно толкая его руками в грудь. Разорвав тучи, как из окна выбросился месяц. Раньше невидимые кусты вышли из зеленоватого сумрака, и осветилось матовое оконце хаты.

«Мы с ней как в подводном царстве сейчас», — подумал Глебушка.

Далеко, там, где шипела Шалая, страшно, задавленно и хрипло вскрикнул неведомый зверь, или птица, или оборотень.

— Ты не бойся, — сказала Ориша, беря его за руку и пожимая ее. — Это гадюка лягушку заглотнула. Теперь до зари глотать ее будет. Пойдем, отыщем ее и убьем. Ну, чего ты робеешь, дурашный? — Ориша потрясла его за руку. Его сердце сладко и мучительно умилилось. Он легонько и бережно обнял ее, прижался щекой к ее плечу и заплакал.