Алексей Будищев - С гор вода

Покачиваясь в фаэтоне, Глебушка думал: «После как-нибудь я все отцу скажу». И рассеянно щурился, нежась среди горячих полей.

Парфен всю дорогу рассказывал ему что-то, но не слышал он его и не понимал. Плавала его душа где-то, убаюканная сиянием полей.

А Никодим на другой же день после того, как он сбросил с печи Глебушку, сходил за Сургут в деревню и нанял там подводу. Решил он твердо и крепко отправить Оришу к тетке. Пусть погостит там девка с недельку и отойдет сердцем. А Картавый поедет провожать ее. Он тоже пусть погостит сколько-нибудь у своих сродственников. Лучше одному Никодиму здесь остаться. А почему лучше, он и сам твердо не знал об этом.

Бледная и строгая усаживалась Ориша в телегу и не глядела в глаза Никодима, а Картавый, чтобы развеселить ее, передразнивал губами дерущихся сорок. Когда телега тронулась, сказала Ориша отрывисто, точно бросила камнем в Никодима:

— Не отойду я и там, не беспокойся, бородатый! Не бывать этому больше!

«Отойдешь», — думал Никодим.

Дорогой жаловалась Ориша Картавому.

Если бы она умела грамоте, послала бы она письмецо Ивану-Царевичу и не бросил бы он ее. Картавый слушал ее внимательно, упираясь на ее лице пронырливыми и тяжелыми глазами. Но ничего не мог он сказать ей в ответ. Опять, чтобы утешить ее, хотел он передразнить губами, как скрипит в поле телега, шелестит невыколосившаяся рожь и звенит жаворонок в небе. Но ничего не вышло у него. Поджав губы, безмолвно заплакала Ориша, роняя слезы.

— Убегу я от тетки, — выговорила она протяжно, — и пойду по свету искать свою долю, а бородатый взял свое и будет!

Но и сама не верила она своим словам. Будет все то же, что и было.

Перевалило уже за полночь, когда подъехал Глебушка к хате Никодима. Ветер гудел в поймах, будто гонял кого по их безлюдному простору, и, шевелясь, вздыхал кругом сумрак. Тучи неслись по небу.

Никодим встретил Глебушку у калитки с фонарем в руке и сумрачно глядел себе под ноги.

— Вот не жулик я, — сказал Глебушка, слезая с иноходца.

Никодим безмолвно провел лошадь в калитку и привязал ее у амбарчика. Глебушка сел на приклети, вытянув ноги. Никодим опустился возле, поставив рядом фонарь. И оба молчали. Глебушка не знал, что ему надо говорить, а Никодиму говорить не хотелось. Желтым пятном лежал на земле свет от фонаря. За амбаром без перерыва шелестели деревья черемух.

— Привез деньги? — спросил, наконец, Никодим.

Глебушка достал пачку и, подавая ее Никодиму, сказал:

— Вот!

Никодим под светом фонаря пересчитал деньги и сунул их в карман шаровар. И оба опять долго молчали. Колебалось желтое пятно у их ног, как огромный тарантул. И ветер все носился по поймам с протяжным гуденьем. Сердце Глебушки охватывало тоскою, и сухо горели его глаза.

— Когда ты сюда из усадьбы выезжал, никто тебя не видел? — спросил вдруг Никодим.

— Никто, — ответил Глебушка.

— А деньги ты как у отца просил? — опять задал вопрос Никодим. Его огромная борода шевелилась под ветром то вправо, то влево.

— Я у Флинтикова их взял под хлеб, — ответил Глебушка.

Грустно мерцали его прекрасные глаза. Никодим сказал:

— Вот за это молодец. Да ты не бойся, я тебе ничего нехорошего не сделаю, — вдруг добавил он грустно и сумрачно.

— Да я и не боюсь. Зачем мне тебя бояться? — чуть пожал плечом Глебушка.

— Кролик ты, — грустно выговорил Никодим. Он зевнул, потянулся и сделал движение, точно желал встать.

— Ну, что же, прощай, в усадьбу тебе пора вертать, — сказал он.

Глебушка все сидел, точно ждал чего-то или глубоко задумался. Никодим глядел на него пристально и внимательно.

— А ты на меня не сердишься, что я побил тебя тогда? — опять спросил Никодим. Глебушка пожал плечами, сконфуженно опустил глаза.

— Что же сердиться, — сказал он, — меня и в гимназии часто били. Злые люди всегда дерутся. Пожалуй, сердись на них, что толку?

— В первый раз я такого, как ты, вижу, — глухо выговорил Никодим, после минуты молчания. — Ну, собирайся скорее к себе домой, — прикрикнул он уже точно сердито. — Пора тебе! — Будто тьмою стало прикрывать его лицо у рта и глаз.

Глебушка все сидел молча, и только побледнело его лицо. Злее заметался вокруг ветер. Где-то далеко, там на берегу Сургута или Шалой, гулко и протяжно рухнуло что-то.

— Круча оборвалась, — выговорил Никодим с досадой, — эх! Озорует шибко Шалая, берег рушит! Уезжай, что ли, — протянул он просительно и положил жилистую, узловатую руку на колено Глебушки, — уезжай! Я одной минутой иноходца тебе обряжу. Ну!

— А как же Ориша? — спросил вдруг Глебушка, вскидывая на Никодима мерцающие глаза. Розоватой тенью обдало его щеки.

— Повидать тебе ее хочется? — спросил Никодим резко заскрипевшим голосом.

— Да, — кивнул подбородком Глебушка.

— Что же, ты купил ее у меня в вечное, что ли, за тысячу рублей? — почти закричал Никодим и снял руку с колена Глебушки. И, привстав, повернул фонарь так, что свет его ударил в лицо Глебушки. Тот зажмурился.

— Отступиться тебе надо и от Ориши, и от всех нас, — сказал Никодим сухо, видимо осиливая себя. Ветром завернуло ему косматую бороду, до глаз закрывая лицо, а потом раздвоило ее на две неровные пряди.

— Я отступлюсь, а ей, пожалуй, худо будет, — с трудом выговорил Глебушка, жмурясь и бледнея.

— Трудно тебе отступиться от нее, что ли? — спросил Никодим, заглядывая в его глаза.

— Трудно, — вздохнул Глебушка, содрогнувшись, — трудно.

Никодим закричал, склонясь к нему:

— Или она больно горазда целоваться?

Жестко и грубо уставились его глаза, и вдруг перекосило губы.

Глебушка беспомощно протянул перед собой обе руки. Никодим простонал и, тяжко окнув, ударил его кулаком в левый бок. Глебушку точно смело с приклетей. Дважды он перевернулся на земле. А потом оправился, встал, сел на опрокинутые сани и, закрывая лицо руками, горько заплакал.

— А ты дерешься, ты все дерешься, — выговаривал он, тяжко плача, дергая плечами.

— Уезжай! — крикнул ему Никодим. — Уезжай! Или все еще будешь ждать Ориши? Ну, уезжай, говорят тебе!

Глебушка сидел и плакал. Никодим пошел к нему крупным и поспешным шагом.

— Всех нас думаешь купить за тысячу монет? — говорил он, тяжело дыша. — Ты?

Глебушка опять вытянул перед собой руки, но не трогался с места. Темным ужасом наполнилось его сердце.

— Даже и не бежит, кролик, — обожгло Никодима.

Как бы загораживая лицо простертыми руками, Глебушка закричал:

— Ну, бей, что же! Все равно я не отступлюсь от нее!

Мокрое от слез лицо его все розовело и точно бы светилось. Яркими звездами мерцали его глаза.

— Да? — переспросил Никодим сипло, вытянув жилистую руку. И, весь задохнувшись, он тяжко, со стоном ударил Глебушку кулаком в живот.