Алексей Будищев - С гор вода

— Как есть дурашный, — сказала она, покачивая головой, и, тоже полуобняв его, повела в хату.

— Не бойся, дома никого нет, — говорила она, — месяц да мы с тобой, трое во всем мире. А от бородатого я на эту ночь заклятьем очерчусь!

Лампада не горела у образов, но месяц светился вздрагивающим зеленовато-желтым огоньком в ее стекле. И одна стена казалась бледно-зеленой, а другая чернела, как уголь.

— Тише, не буди силы ночные, пусть спят! — сказала Ориша, вздрагивая. Черными и остановившимися стали ее глаза, и отвертывала она свое лицо от Глебушки, а ее руки дрожали от пальцев до плеч.

— Ну, целуй в губы, — сказала она вдруг.

Два четырехугольных зеленых глаза отчетливо обозначились на черной, как уголь, стене, — должно быть, передвинулся месяц в небесах. На широкой печке уснул Глебушка сладко, крепко и без снов.

А потом сразу же он открыл глаза и увидел бородатое лицо Никодима вровень со своим. Мохнатые брови точно дрыгали, и неприятно белели зубы из-под темных усов. Глебушка глубже в плечи втянул голову. Но жесткая рука больно схватила, точно ущемила его за шиворот и сдернула с печи. Никодим распахнул дверь пинком ноги и таким же пинком тяжко швырнул Глебушку от себя. Он упал посреди двора, больно ткнувшись лицом, поцарапав обо что-то нос. Сразу из него ушли все силы и воля, и как деревянной стала голова, так что он почти перестал ощущать себя. Или ощущал урывками и смутно. Несколько мгновений он пролежал так, как упал, потом мешкотно приподнялся, сел на грязное колесо телеги и приложил платок к носу, который саднило и жгло. Никодим крупным шагом подошел к нему и замахнулся кулаком, задохнувшись, сводя брови в одну черту.

— Не смей трогать его! — крикнула Ориша.

Она стояла на крыльце, придерживала у горла рукою расстегнутый ворот балахона, и злобой светились ее большие глаза. Никодим как-то сразу осел, опустил руку и точно бы поблек лицом.

— Буде, Ориша, — сказал он примирительным тоном. — Я и пальцем его не трону, я только покалякаю с ним по душе. Надо же разрешить дело! Ну, идем, что ли! — повернулся он к Глебушке и взял его за руку. Глебушка вяло встал, сразу же подчиняясь. Никодим, придерживая его за руку, крупно шагнул. Глебушка последовал за ним, как на привязи.

— Не смей и пальцем трогать его, — пронзительно и истерично закричала Ориша.

Должно быть, дрожала она всем телом и до боли сжимала кулаки. Никодим повернулся к ней всем телом.

— Что я, о семи головах, что ли? — сказал он ласково и степенно. — Сама подумай!..

Он сделал два шага и опять повернулся к крыльцу всем лицом.

— Ни единого волоска я на нем не трону, вот Богом клянусь тебе, — повторил он.

— Ну то-то же, а то… — с угрозой выкрикнула Ориша.

Воды Сургута неподвижно стыли от берега до берега. Где-то сбоку, так собака, глодавшая кость, урчала Шалая. Никодим отпустил руку Глебушки и сказал:

— Садись и слушай.

Глебушка сел, но Никодим долго молчал. Одна сторона его лица под светом месяца, когда он повертывался к Глебушке, казалась залитой зеленоватым лоснившимся маслом, а другая смутно темнела, но глаз на этой темной стороне светился по-волчьи. А на освещенной — лукавил и лебезил.

«Двуликий», — думал о нем расслабнувший Глебушка.

— Так вот что я надумал, — наконец, выговорил Никодим и часто задышал, — за то, что ты ославил честную девушку, ты должен поплатиться. Папаня твой богат, а опозоренную девушку голой никто не возьмет. Так? Так вот, можешь ли ты достать у папани, — Никодим на минуту запнулся, — тысячу монет… рублей серебра? Можешь?

— Могу, — ответил Глебушка. Он сидел понуро, зажав между колен ладони.

— И привезешь мне их сюда через… — Никодим опять на минуту запнулся, — через три дня. В четверг?

— Привезу, — однотонно проговорил Глебушка.

Никодим внимательно поглядел в его глаза, точно взвешивая что-то.

— Только вот что, — выговорил он уже совсем степенно, — чтобы не ославлять нехорошо девушки, ты насчет денег вот что папане своему скажи: проиграл, дескать, на картах с офицерами или задолжал под гербовый бланк. Хорошо?

— Хорошо, — протянул Глебушка. Он точно зяб.

— И когда ты деньги сюда за свое бесчестье повезешь, — сказал Никодим, уже почти ласково, — пусть ни одна сука в усадьбе не знает, куда и зачем ты едешь. Выезжай тайком и ночью. Хорошо? Ежели ты только не негодяй! — вдруг сердито сорвался у него голос.

— Я не подлец, я не хочу обижать девушки, — скорбно сказал Глебушка и тихо расплакался, сморкаясь в платок.

Когда он тихой иноходью уезжал уже от ворот, Никодим долго глядел ему в спину и думал:

— Привезет. Совсем он как щенок слепенький.

Окно хаты порывисто распахнулось, до пояса выставилась из окна Ориша и злобно крикнула ему:

— Конокрад!

— Ты не бойся, Ориша, — ответил ей Никодим, — все по-хорошему у нас выйдет.

В калитку просунул свое морщинистое лицо Картавый.

— Питпай, — словно бы по-кошачьи промяукал он.

Никодим понял его: «Пойдем спать», — хотел сказать Картавый.

— Ну, спать, так спать, — глухо ответил Никодим.

— Только ты не смей в избе ложиться, запрусь я от вас всех сегодня! — резко закричала в окно Ориша. — Слышал? — голос ее пресекся; и диким визгом она опять выкрикнула:

— Конокрад!

Пять раз подходил Глебушка к отцу, чтобы переговорить с ним о деньгах, но каждый раз отходил от него ни с чем. Не повертывался язык у Глебушки. Почти до самого последнего дня говорил он сам себе:

— Через час спрошу деньги. Непременно. А потом опять откладывал. Или подходил к отцу и начинал разговор о борзых щенках. А в самый последний день вдруг и сразу, выпросив у отца экипаж, отправился он на паровую мельницу купца Флинтикова, которому из года в год отец его запродавал весь хлеб. Мерцая своими прекрасными глазами, сконфуженно краснея и перебирая в руках белую шапочку, он сказал:

— Батюшка просит вас, не можете ли вы… ему очень надо… тысячу рублей вперед под хлеб… Пожалуйста, будьте настолько… Батюшка очень просит…

Флинтиков вытер лысину полосатым платком, высморкался, опять вытер лысину и сказал:

— Ваш батюшка человек верный. А нам деньги только для оборотов и нужны; мы живем как монахи. Что же-с! Разве не все равно, когда платить?

Он отпер ящик стола, и, помусолив пальцы, стал отсчитывать деньги. Впрочем, когда Глебушка, весь розовый, не то от лжи, не то от радостной мысли, что он так легко вывернулся, стал откланиваться, Флинтиков сказал ему маленькое поучение. Всегда он любил говорить молодым людям поучения и очень гордился этим.

— Берегите копеечку, молодой человек, — говорил он ему, пожимая его руку. — Когда вы молоды, вам и так все даром дается. А старичок, если он при деньгах, тоже все себе купить сможет. И, извините меня, девочку хорошенькую, и креслице в театре, и каретку для выезда, и даже спасение души в других мирах. Благотворительное пожертвование только для этого и существует!