Алексей Будищев - Лучший друг

— Мы ни в чем не виноваты перед твоим мужем, — говорил Опалихин, покачивая ее, — наоборот, мы приносим ему жертву, оставляя его в сладком неведении. Что же? Нераскрытый обман есть истина, и когда наука верила, что солнце ходит вокруг земли, это было истиной для всего человечества.

Он замолчал и стал целовать ее бледную щеку. Она не открывала своих полузакрытых глаз, и ее рука лежала вокруг его шеи. Неподвижный воздух, теплый и невыразимо мягкий, обнимал ее всю, как вода. А порою тихая волна лениво ползла над нею, и она слышала, как деревья что-то бормотали в полусне, касаясь друг друга шелестящим листом.

Уже расставаясь с нею, Опалихин спросил:

— Ну-с, успокоился ли, наконец, он, и как поживает его ревность?

Татьяна Михайловна догадывалась, кого разумеет Опалихин под словом «он», но тем не менее она не понимала вопроса. Муж совсем не ревновал ее все последнее время. Опалихин изумился, когда услышал ее ответ; несколько взволнованный он рассказал ей содержание полученного им письма и о том, какой ответ послал он за подписью Евстигнея Федотова.

Но она все-таки ничего не понимала.

— Проживает ли, по крайней мере, у вас в усадьбе Матрена Федотова? — допытывался Опалихин.

Она отвечала, что теперь не проживает; раньше действительно, у них служила прачкой Матрена Федотова, но недели три тому назад она рассчиталась и нанялась к Столбунцову.

Они взволновались оба и принялись решать задачу вдвоем. Проделка была очевидна, и автора проделки нужно было разыскать во что бы то ни стало.

Несколько минут они взволнованно переговаривались об этом. И вдруг Опалихину показалось, что он нашел этого автора.

— Это Столбунцов, — сказал он Татьяне Михайловне. — Это — никто больше, как Столбунцов. Матрена Федотова проживает у него и он автор этой проделки. Платоша Столбунцов.

— Но какова бестия! — воскликнул он в негодовании.

— Впрочем, — успокаивал он Кондареву, — он сделал это не ради шантажа. Он даже и для шантажа слишком мелок и труслив. Это поверь мне. Он сделал это ради праздного любопытства. Он кое-что подозревал и все подсмеивался надо мною: «А захочу, так узнаю наверняка! Это ведь только мужья никогда ничего не узнают. Одни только мужья!»

— Вот каналья-то! — восклицал Опалихин с резким жестом.

Но все-таки проделка эта его нисколько не обеспокоила, а в конце концов только смешила.

«Столбунцов и я, — думал он, — ну, может ли мне повредить такая козявка!» — И он презрительно усмехался своими яркими губами. Его беззаботный и смелый вид успокоил как будто и Татьяну Михайловну, и ее лицо снова оживилось.

А вечером, с лицом, освещенным каким-то чистым светом, она сидела в саду на скамье, держала на коленях белоголового Юрку и говорила Косте, который, впрочем, в настоящую минуту от головы до пят был уже Люцианом:

— Вот что, Люциан, — говорила Татьяна Михайловна деловито, — ступай и скажи Норману, что бизоньи языки караулить не к чему. Лучше идите к Франциску искать вместе клубни дикого картофеля.

Люциан слушал ее внимательно, но некоторое время стоял как бы в замешательстве. Казалось, что он затруднялся передать столь сложное поручение половой щетке, но не знал в какой более приличной форме объяснить это старшему брату Базилю.

— Да, вот что, — проговорил он наконец, — я лучше только с Франциском; ведь Норман все равно ничего не поймет!

И он капризно дергал плечом, подражая жесту матери.

— Как же не поймет, — возражала Татьяна Михайловна, — ведь тебе же известно канадское наречие?

Это возражение совершенно успокоило Люциана, и через несколько минут он уже прыгал с диким видом по старым грядкам запущенных огородов и беспощадно таскал за собою мужественного канадца. Таскал он его попросту и без церемоний: прямо за волосы, которые, как известно, отличались у канадца необычайной жесткостью и походили на щетину. И канадец не протестовал. Такой прием, очевидно, выражал собою беседу на канадском наречии.

В то же время Татьяна Михайловна показывала Юрке на звезды и говорила:

— Это ангелы, светлые, чистые ангелы, Божьи любимцы. Они любят тебя, потому что и ты светлый и чистый. У тебя нет в сердце ни одного грешного пятнышка.

Юрка смотрел на небо, туда, куда показывала ему мать, и в его глазах тихо светилась светлая радость и ясное изумление. И мать, припадая к сыну бледной щекой, задумчиво шептала, показывая на звезды:

— Ты слышишь, как они поют: мы светлые, светлые. Мы чистые, чистые. Будьте такими, как мы.

Она припоминала стены монастыря, тихие воды озера и голос старой тетки-монахини, и шептала:

— Будьте чистые, чистые…

Она не договорила побледнела как снег, и поставила сына на землю. Скорбный и протяжный звон староверческого монастыря внезапно коснулся ее слуха, ворвался в ее сердце и потряс его до основания. Она вскочила со скамьи, прислушалась в тревоге и беспокойстве, с широко открытыми глазами, в мучительной позе окаменев перед скамьей. Сын ухватил ее за платье. Она вздрогнула как под ударом. Звон повторился. Тихий, протяжный и кроткий, он прогудел в темных вершинах сада, как хвоя сосны под ветром, с невероятной силой ударил ее по сердцу властной волной и умер как вздох. Она упала на колени перед скамьей.

«Господи, Боже мой, — думала она в ужасе, припадая к скамье лицом, — ужели Ты гонишь меня от сына, как гнал тогда от любовника? Да будет Твоя воля, но я не уйду от сына, не уйду, не уйду!»

Юрка заплакал, крепко хватая ее за шею обеими руками.

Кондарев быстро и весело вбежал в кабинет Опалихина и, подражая его тону и манере, звонко и насмешливо протянул:

— А-а, мой лучший друг! — Он подбежал к Опалихину, весело расхохотался, пожал его руку и шумно бухнулся у письменного стола в кресло.

— Что это ты каким ураганом? — спросил его Опалихин насмешливо.

Он сидел у стола, в кресле, за какими-то бумагами и теперь не без любопытства оглядывал Кондарева; весь его вид показался Опалихину не совсем обычным.

Кондарев был одет в черную шелковую рубаху, черные бархатные шаровары и светло-желтую поддевку, а от его лица, нервного и слегка как будто осунувшегося, на весь кабинет несло весельем и смехом.

— Ураганом? — переспросил он и расхохотался.

— Ах, вот кстати, чтобы не забыть, — вдруг вскочил он с кресла, — я тебе, так сказать, услуга за услугу. Хочу, братец мой, тебя предупредить. — Он замолчал и снова опустился в кресло. Его лицо стало серьезным.

— Ведь ты заведывал, — с расстановкой заговорил он, — раздачей земских ссуд на обсеменение крестьянам нашего района? Так?

— Так, — кивнул головой Опалихин.

— Председателем комиссии по обсеменению, — продолжал Кондарев тем же деловым тоном, — является, как тебе известно, предводитель дворянства. Предводитель же, в настоящую минуту за границей, выдает ссуды безземельным француженкам, и все предводительские дела теперь принял Алексей Петрович Грохотов. Так вот он-то и желает поторопить всех вас с отчетами. У тебя отчет готов? — спросил он Опалихина.