Ливиу Ребряну - Ион

Двор был забит народом… Старики во главе с примарем Флорей Танку стояли у открытых ворот и, глядя на пляшущих парней и девок, вели разговор о церкви, об урожае, о непосильных податях. Тома Булбук был мрачный, часто вздыхал и только изредка вставлял свое слово: все его мысли занимал Джеордже, сидевший теперь в бистрицкой тюрьме в ожидании суда присяжных. В сторонке, на отшибе, стоял, прислушиваясь к их разговору, старик Гланеташу; вид у него был еще приниженнее, чем прежде, со смертью Иона он вовсе поседел, и в его кротких глазах не угасала печаль.

Стражник Козма Чокэнаш, по поручению Белчуга, распределял три ведра даровой ракии, предусмотренные программой празднества по случаю освящения новой церкви. Он исполнял свою обязанность с неукоснительной беспристрастностью, бранил парней, норовивших получить двойную порцию, а с Мачедоном Черчеташу у него произошла и небольшая потасовка.

— Каждый имеет право на одну порцию выпивки! Такой приказ! Кому мало, может купить и в корчме! — кричал по временам рассудительный Чокэнаш из сеней, где он восседал, держа в одной руке воронку, а в другой жестяную мерку, позаимствованные у вдовы Аврума.

У приспы мужики сбились в кучу вокруг Симиона Бутуною, который рассказывал старинные небылицы, шумно кашлял и чихал. Мачедон Черчеташу, совсем пьяный, расхаживал взад и вперед, командовал по-немецки, размахивая руками, к великому веселью мальчишек, по-военному козырявших ему.

Музыканты наяривали «вертушку». Парни лихо притопывали, девки вертелись юлой, а на лицах у них сияли довольные улыбки. Жидкая тень от старых ореховых деревьев у сарая простиралась все дальше, захватывая почти весь двор.

Когда подошла компания господ, пляска сразу прекратилась в знак почтения. Все мужчины поснимали шляпы, а примарь со стариками обступили Белчуга и Херделю и стали говорить, какое торжественное было освящение, какая это честь всему селу, и в особенности священнику. Илие Ону, ставший заводилой у парней с тех пор, как Николае Тэтару женился на дочери Штефана Хотнога, подошел к Зэгряну и позвал его плясать, предлагая ему в пару самую красивую девку в Припасе, дочь Трифона Тэтару Марию, на которой собирался жениться на масленицу. Зэгряну, не отходивший от Гиги, смущенно отказался. Тогда Илие пригласил барышню поплясать, что преисполнило негодованием г-жу Херделю, а у Гиги вызвало стыдливую улыбку. Потом примарь, с позволения священника, приказал парням продолжать пляску, чтобы и господа посмотрели, как славно веселится простой народ.

Тома Булбук сумел вскоре отвести в сторону Херделю, чтобы посоветоваться с ним насчет Джеордже. Жена Томы, еще более высохшая, с маленькими, глубоко запавшими, бойкими глазками, с плаксивым голосом, тотчас подошла к ним, стала заламывать руки и божиться, что только злые чары могли подвести сына под такую беду. Херделя ободрил Тому, сказав, что на Грофшору можно вполне положиться, другого такого адвоката не сыскать.

— Когда Джеордже придет домой, наверное, сноха встретит его с мальцом. Говорит, беременна… Все может быть, таков удел женщин, — закончил Тома с прояснившимся лицом.

По селу, однако, ходили слухи, что Флорика беременна от Иона. Неизвестно было, кто пустил такой слух, но многие верили. Охочие до сплетен старухи допытывались у Сависты, которая теперь опять перебралась к Трифону Тэтару и попрошайничала на Большой улице, потому что Флорика видеть ее не могла. Но калека отмалчивалась, вечно была злая и угрюмая, и все говорили, что она, верно, отжила свое.

Когда кончилась пляска, появился шумливый Василе Бачу. После неудачной попытки совратить Козму Чокэнаша, он побывал в корчме и там сполна утолил свою жажду. Завидя Белчуга, он потемнел и двинулся прямо на него.

— Так что же, батюшка, вы и вправду хотите мою землю отобрать?

Священник попытался не обращать на него внимания, чтобы не портить себе настроения. Но Василе не отставал от него и расходился еще пуще. Тогда Белчуг, рассердясь, сказал громко, чтобы все слышали:

— Ты и так уж на все село осрамился, Василе, и все не надоело тебе беспутничать?.. Больше земли тебе потребовалось, чтобы еще больше пьянствовать?.. Разве это не грех отдавать в твои руки землю, чтобы ты ее спустил по корчмам? Так ведь земля не для пропойц и лентяев, Василе! Ни-ни! Земля ждет труда и старания, не лености!.. Ион, твой зять, упокой его душу, господи, он — да, действительно заслуживал земли, потому что любил ее и работал на ней, не щадя сил. Он тебя хорошо узнал, потому и противился, чтобы она опять к тебе перешла… Вот когда ты захочешь работать на совесть и бросишь пьянствовать, тогда приходи ко мне и мы поговорим! Пока тебе и того, что имеешь, много… Вот так!.. А теперь сгинь с моих глаз, сатана окаянный!

Сдержанная отповедь священника встретила одобрение всех сельчан. Даже сам Василе Бачу как будто протрезвел, стал креститься и пробормотал:

— Ну, если так, я дам обет в новой церкви не брать в рот ни капли ракии до скончания века…

Белчуг услышал его обещание и был доволен, но не хотел продолжать с ним разговор, а обратился к крестьянам из Сэскуцы, которые пришли на освящение, желая поскорее добиться переноса старой церкви, чтобы и у них, как во всех христианских селах, был свой храм.

Вечерело, и г-жа Херделя, видя, что муж принялся чокаться с крестьянами, решила, что им уже не стоит возвращаться в школу, где продолжали веселиться господа, а пора ехать домой, в Армадию. Тщетно уговаривал ее священник, надеясь теперь-то и засесть по-настоящему за угощение с Херделей, тщетно умолял ее Зэгряну, клявшийся, что без Гиги бал лишится всякой прелести, — г-жа Херделя была непреклонна. Тогда Белчуг предложил свою отличную бричку, продолжая сожалеть, что г-жа Херделя не соблаговолит побыть еще часок. Чтобы показать ему, что она не сердится, г-жа Херделя пригласила его заезжать к ним всякий раз, когда он будет в Армадии, и священник весьма охотно принял приглашение.

— Какая жалость, что нам уж не придется вместе трудиться, дорогой Захария! — добавил Белчуг разнеженным голосом.

— Ну и что же, Ион?.. А друг Зэгряну разве не с тобой. Он ведь из наших?

— Вот еще!.. Зэгряну!.. Мы с ним не очень ладим, — пробурчал Белчуг, мрачнея.

— Будет тебе, он славный малый, право же, славный, — сказал Херделя, одаряя Зэгряну доверчивой улыбкой.

— Может быть, только если ему выпадет счастье найти себе хорошую женушку, истинную румынку, такую вот, как барышня Гиги, тогда еще, возможно, он поймет, каково его призвание в нашей среде! — серьезно сказал священник.

Гиги чуть не упала в обморок от стыда. А Зэгряну вдруг почувствовал прилив отчаянной смелости и живо сказал:

— Если барышня захотела бы, так я… я…