Ливиу Ребряну - Ион

Пока они поосвоились, им все снилось, что они по-прежнему в Припасе, и они горевали, просыпаясь в непривычной комнате. Милее стали им припасовские крестьяне, которые неизменно навещали их, когда бывали в Армадии. Хердели жадно выспрашивали у них новости и с интересом выслушивали, что старший сын Трифона Тэтару, вернувшийся осенью со службы, собирается жениться, что Джеордже у Томы Булбука просватался к Флорике Максимовой вдовы, что мальчонка Штефана Илины свернул себе ногу, катаясь на льду за воротами, что новый учитель заставляет учеников говорить по-венгерски и колотит их, чуть услышит румынское слово, и они, бедняжки, собьются на школьном дворе, как овечки, и боятся пикнуть… Даже г-жа Херделя, не любившая якшаться с простецами, радушно принимала их, как дорогих гостей, смеялась с ними, усаживала на хорошие стулья, уже не глядела на то, что они затопчут ей половики грязными постолами, жаловалась и кляла Армадию, заодно и тех, из-за кого ей пришлось распроститься с тишиной и покоем милого Припаса.

Работы у Хердели было многовато, но он не тужил, потому что, кроме жалованья, ему перепадали от Грофшору и кое-какие мелкие доходишки, так что всякий день он возвращался со службы сияющим и, вытряхнув на стол заработанные деньги, гордо восклицал:

— На, старуня!.. Что, довольна?

Однако главной их отрадой был сам Грофшору. Херделя непрестанно грыз себя за то, что так нехорошо обошелся с милейшим человеком. Впрочем, и сам Грофшору оценил его, убедившись, что он дельный и усердный работник. Правда, иногда он полушутя-полусерьезно все еще называл его «ренегатом», поминая старое.

— Полно вам, господин адвокат, выборы еще впереди! Живы будете, сделаем вас депутатом! — покаянно сулил Херделя.

Грофшору на это польщенно улыбался, он и в самом деле возлагал большие надежды на предстоящие выборы. Он был человек благожелательный и, узнав поближе учителя, принял близко к сердцу его беду. Стал всем рассказывать про его последнее злоключение, расписывал, не жалея красок, придав всему эпизоду национальный оттенок. Херделя вскоре обратился в «мученика», «отважного заступника крестьян», в «жертву мщения венгров». Многие останавливали учителя на улице, энергично жали ему руку и шептали:

— Слышал я, мне Грофшору передавал, сколько вы натерпелись. Ох, и собаки, вот собаки!..

Херделе и приятно было, но он все же грустно кивал головой, так как это не меняло дела. От учительства его отстранили, дом пришлось бросить на произвол судьбы, самому корпеть ради куска хлеба, а впереди, может, так и не знать покойной старости.

Когда опять подошел срок суда с Белчугом, Херделя снова хотел заручиться медицинским свидетельством, что ответчица, г-жа Херделя, по болезни не может явиться на суд. Но Грофшору, услышав от него про неблаговидный поступок Белчуга на крещение, посоветовал другое, вскричав:

— Нет уж, будем судиться! Мы его так оттреплем, что он долго будет помнить!

И действительно, Грофшору вымотал из него душу на суде. Белчуг только бледнел и краснел, давился, а под конец заявил, что берет обратно свою жалобу. Когда адвокат указал потом, что истец — человек мстительный, вопреки своим священническим обязанностям не зашел с крестом к добрым христианам, за каковой проступок он, впрочем, должен будет дать отчет компетентным церковным властям, тут г-жа Херделя вспылила и, не сдержавшись, бросила прямо в присутствии судей:

— Помело!

Впоследствии Грофшору стал заверять Херделю, что ему нечего беспокоиться насчет решения окружного суда. Он берется выпутать его в лучшем виде. Отстранение от должности — сущая ерунда. Это даже почетно, когда отстраняют за исполнение национального долга, чем, по сути, и является защита обиженного крестьянина. Его счастье, что судья перевелся из Армадии, иначе бы ему не было пощады, потому что судья подлейший был человек, хотел идти напролом, — известное дело, венгр. Херделя, как пострадавший, все сомневался и не верил, поэтому Грофшору страшно сердился, клялся и кричал, что «сбреет себе усы, если не добьется полного оправдания». В данном случае такое обещание кое-что значило. Вся Армадия знала, что Грофшору бережет свои усы пуще глаза и что каждый день к нему на дом приходит парикмахер, совершает их омовение, помадит, подвивает их и подкручивает.

Через месяц после переезда Херделей в Армадию вернулась и Гиги из Виряга. Лаура родила девочку. Гиги погрустила по осиротевшему домику в Припасе, но довольно быстро утешилась. Здесь она постоянно видалась с подругами — то сама проведывала их, то они заглядывали к ней, — да и молодые люди теперь могли чаще видеть ее, увивались за ней, говорили ей комплименты, исполняли серенады… На танцевальном вечере в конце февраля она была вместе с родителями и повеселилась на славу. Зэгряну все время ходил за ней как тень; вначале она холодно держалась с ним, как с виновником их семейного несчастья, но потом все же убедилась, что он юноша культурный, благонравный, любезный и обходительный, что, впрочем, признала и г-жа Херделя.

С приездом Гиги Зэгряну стал чаще заходить к Херделе по школьным делам за советами и наставлениями, не преминув, конечно, перед уходом побеседовать и с барышней; с ней он делался необычайно меланхоличным и поминутно вздыхал.

Гиги, побывав у сестры, заметно переменилась, повзрослела, хотя ей не было и двадцати лет. Она стала выше, округлилась, детскости уже не осталось в ней, сохранилась лишь прежняя заразительная веселость. Ярче блестели ее голубые глаза, как бы тая неясные желания… Она увлеченно рассказывала родителям, как счастливо и согласно живут Лаура с Пинтей. За четыре с половиной месяца они ни разу не поссорились или хотя бы в чем-то разошлись. Джеордже такой деликатный, да Лаура ни в чем и не перечит ему, она уж даже мысли его угадывает. Девочку им крестил протопоп из Бая-Маре, ее назвали Марией, в честь г-жи Хердели. Летом они намерены обязательно побывать в Армадии, а потом поедут на воды в Сынджеорз, куда собирается приехать и родня Джеордже из Румынии.

Гордый и довольный, как всякий победитель, Ион, однако, чувствовал в душе какую-то странную пустоту. Мысли его были заняты хозяйственными соображениями, но сердце не участвовало в этом, словно искало чего-то, чуяло что-то тревожное… Когда до него дошел слух, что Флорика выходит замуж за Джеордже Булбука, он вздрогнул от боли. «Как так выходит замуж, зачем?» — подумал он, вскипая, точно у него отняли лучший участок земли.

В судорожной погоне за землей он никем и ничем не интересовался. Воображал, что ничего такого и не может произойти и что все село должно замереть, принять участие или хоть наблюдать за его отчаянной борьбой. Теперь он изумлялся и досадовал, видя, что люди продолжали заниматься своими делами, как и он, и что жизнь шла своим ходом, как будто его не было на свете.