Ливиу Ребряну - Ион

Потом вихрь жизни грубо вырвал и его из мира вымыслов и швырнул в самую гущу реальных событий. Однажды утром, придя в канцелярию, он увидел там целое толпище разъяренных мужиков, они обступили кучку крестьян-саксонцев из села Пэуниша и ругали их почем зря… На улице стояло стадо раскормленных быков, точно в ожидании приговора… Примарь в кратких словах рассказал ему, что произошло. Крестьяне Лушки воюют с саксонцами из Пэуниша из-за выгона. Вот уж пятьдесят лет они судятся и все никак не придут к согласию. Этой весной пэунишане добились судебного решения в свою пользу, но лушкинские обжаловали его, потому что они пользуются выгоном с незапамятных времен… Теперь вот саксонцы завели быков на спорный выгон, потому-де, что он их. Лушкинские мужики пригнали все стадо в село и хотят оштрафовать саксонцев за то, что они зашли на их владения… Титу, когда его спросили, заявил, что правы — румыны, и в результате после отчаянной двухчасовой перебранки саксонцы ушли, ругаясь и грозясь, а лушкинские улюлюкали им вслед и кричали, бия себя в грудь, что не отпустят быков… Однако через четверть часа саксонцы вернулись вместе с жандармским унтером. И тут снова завязался спор еще на два часа, потому что венгр признавал правыми саксонцев. Под конец Титу, раздосадованный тем, что именно унтер возражает ему, язвительно сказал:

— Я не понимаю, почему вы вмешиваетесь в это? Вы не имеете права разбирать такие дела!

— То есть как это? — вскинулся рассвирепевший жандарм.

— Не имеете права и это не в вашей компетенции! — холодно повторил Титу.

— Я обязан охранять порядок, сударь! — вскричал унтер. — А вы обязаны соблюдать порядок, иначе я доложу куда следует, чтобы вам указали ваше место!

Вскоре саксонцы ушли, уведя своих быков, что вызвало в Лушке целую бучу. А через несколько дней в примарию пришло известие, что на выгоне кто-то застрелил у саксонцев быка. Той же ночью унтер сделал тщательный обыск у мужиков, которые были пошумливее, — все искал оружие. Так и не найдя ничего, он озверел, отдубасил первых попавшихся крестьян и потом арестовал Василе Лупу. Это был здоровенный и бедовый мужик, живший на самом краю села со стороны Пэуниша, и, когда вышла катавасия, его как раз не было дома. После обычных допросов с избиением унтер отправил его под конвоем в Бистрицу в прокуратуру… Потом началась погоня за уликами. В одну из пустовавших комнат канцелярии поочередно тягали заподозренных. Титу видел, как они заходили туда, слышал рявканье унтера, а потом звуки увесистых ударов и сдавленные крики… На третий день он не выдержал и ворвался туда.

— Вы творите тут возмутительные вещи! За что вы истязаете людей?

— Какое ваше дело? — с пренебрежительной гримасой спросил унтер.

— Я не могу стерпеть несправедливости! — вскричал Титу. — Я еще в жизни не видел такой тупой жестокости…

— Вот как?.. Теперь понятно, почему взбудоражились крестьяне! — вдруг осенило жандарма. — Теперь я знаю, откуда идет подстрекательство… Прекрасно. Так и запишем. Но я здесь при исполнении служебных обязанностей, поэтому прошу сию же минуту оставить помещение!

Спустя неделю в Лушку прибыл жандармский лейтенант, вызванный сюда рапортом унтера, что в коммуне вспыхнул бунт, каковой может принять угрожающие размеры. Офицер приехал в восемь утра, а в девять к Титу нагрянул жандарм, предложив ему немедля явиться в казарму.

— Это вы занимаетесь агитацией? — в упор спросил лейтенант.

Титу впервые слышал обвинение, от которого в Трансильвании пострадало столько людей. Он сразу почувствовал себя гордым и сильным. Сколько уж он мечтает пойти на жертвы ради идеи, владевшей им! Теперь самое время… Он насмешливо улыбнулся и не ответил.

— Прошу отвечать! — Лейтенант побагровел и вскочил. — Что это за пренебрежение?

— Какое пренебрежение? — спокойно спросил Титу.

— Вы обязаны отвечать на мои вопросы, иначе…

— Что иначе? — переспросил Титу все с той же невозмутимой усмешкой.

— Я отдам вас под суд, понимаете? В тюрьму упеку!.. Я вам не позволю смеяться, когда с вами говорят, и глумиться надо мной! Не позволю! — гаркнул лейтенант, его даже в пот бросило от злости.

— Господин офицер, вас, видимо, плохо информировали! — сказал Титу с прежним спокойствием. — Иначе вы бы знали, что я вовсе не глухой, напротив, я прекрасно слышу.

Это удвоило ярость лейтенанта. Он было раскрыл рот, хотел выругаться, шагнул к Титу, остановился, вернулся и стукнул кулаком по столу… Потом плюхнулся на стул и сказал глухим голосом:

— Сударь… Прошу… садитесь!

— Благодарю! — серьезно сказал Титу, садясь на кушетку против стола.

— Да… да… значит… — пробормотал лейтенант, не глядя на него. — Тут в рапорте вы названы зачинщиком местных волнений… Прошу вас изложить все, что вы можете сказать на этот счет!

— С удовольствием, господин лейтенант! — мягко и почтительно сказал Титу, откликаясь таким образом на перемену тона, хотя офицер все еще бурчал, уткнувшись в бумаги. — Но прежде чем говорить, разрешите узнать, о каких волнениях идет речь?

— О волнениях в Лушке… Разве мы с вами не в Лушке?

— Я, например, не знаю, были ли тут какие волнения, господин лейтенант, хотя по роду своей скромной службы знаю все, что происходит в селе.

— Рапорт точный, сударь…

— Рапорт — да, конечно. Но почему вы не хотите удостовериться, правдив ли он?

— Вы полагаете, что он ложный?

— Этого я не знаю, господин лейтенант, я ведь не ознакомлен с ним. А какие же в Лушке волнения?.. Волнение — это что-то сходное с мятежом, неповиновением, беспорядками… А когда жандармы избивают и пытают десятки людей всех возрастов просто из чрезмерного усердия либо из пагубного побуждения любой ценой выискать доказательства, соучастников или агитаторов — разве это означает волнения?

Лейтенант, успокоясь, теперь смотрел на него большими глазами. Вдруг он сказал почти дружелюбным тоном:

— Вы хорошо говорите по-венгерски.

— Да, когда не могу говорить по-румынски, — ответил Титу, опустив голову.

Офицер смотрел на него несколько минут, потом встал, прошелся два раза по комнате и, подсев к Титу на кушетку, спросил мягким тоном:

— Почему вы возмущаетесь, сударь? Чем вы недовольны?

— Мне больно видеть несправедливость! — проникновенно, из глубины сердца сказал Титу.

Лейтенант улыбнулся и похлопал его по плечу.

— Сударь, сударь, молоды вы, и жизнь не трепала вас. Вы вот обольщаетесь словами и принимаете их за реальности. Все это хорошо, но ведь слова остаются словами. Слова-то как раз и скрывают истинное лицо действительности. Это ребячество вверяться словам… Несправедливость, справедливость!.. Разве вы не видите, что все это одни слова, без всякого позитивного содержания?.. И вы из-за таких пустяков вынуждаете меня переводить бумагу на всякие протоколы, рапорты, глупости… Скажу вам по-дружески, меня это огорчает! Тем более что вы так превосходно знаете венгерский… Вы же интеллигентный человек, хорошо говорите по-венгерски, ну зачем вам вмешиваться в дела, которые вас не касаются? Жандармы свирепствовали, грубо обошлись с крестьянами — допускаю. Я верю тому, что вы говорите, хотя поступившие отсюда донесения обязывают меня не верить вам… Ну ладно, но вам-то что до этих пустяков? Почему вы не употребите свои способности на что-то полезное?.. И все вы так, а зря. А потом кричите, жалуетесь на несправедливость, иго, угнетение… Вы полагаете, что справедливость к чему-нибудь служит? А вы не думаете, что справедливость всегда должна быть за теми, кто устанавливает ее, иначе к чертям полетела бы всякая власть, всякий порядок… Разве я не прав, скажите?