Ливиу Ребряну - Ион

— А господина письмоводителя нет дома? — спросил Василе с робкой надеждой, что авось не застанут письмоводителя и уж тогда он не даст ничего.

— Господин письмоводитель занят… Можете и мне сказать, что вам нужно, — сказал Горнштейн, оскорбясь, что крестьяне еще спрашивают письмоводителя, когда он сам тут и прекрасно знает все дела ничуть не хуже Штосселя.

Снова наступило молчание. Василе Бачу переминался с ноги на ногу, мучимый желанием уйти, оставить все по-старому, пускай что будет, то будет. Но сам все-таки сказал:

— Мне бы контракт выправить, барчук… так что вот… контракт…

— Хорошо. Садись! — сердито пропыхтел помощник. — Эй, стражник, ступай, позови начальника! Да скажи, что насчет контракта пришли! Слышишь!

Они сели рядышком на скамью. И оба, задумавшись, смотрели на Горнштейна. Перо его скрипело еще резче, а муха теперь довольно жужжала, прилипнув к горячей печке, точно клякса на казенном бланке.

— Какой тебе контракт нужен, Василе? — спросил письмоводитель, войдя быстрым шагом и потирая руки. Он был без пальто, в мягкой шляпе, сдвинутой на затылок, и сразу же стал греться у печки. — Опять хочешь что-нибудь уделить зятю? — добавил он с улыбкой, заметив Иона.

Штосселю на вид можно было дать лет тридцать пять, у него были маленькие, черные, быстрые и лукавые глаза, крупный нос и большие уши. Всегда у него было наготове доброе словечко или шутка, за что крестьяне и любили его, хотя помнили, что он еврей.

Василе и Ион встали. Улыбка письмоводителя как-то сразу согнала всю хмурь с души Василе. Он заговорил открыто, прояснев лицом, точно речь шла всего лишь о покупке скотины.

— Дак ведь что ж поделаешь, господин письмоводитель? Надо миром ладить, такие уж времена пошли… Чего там расходоваться на суды да на разъезды…

— Да, да, совершенно верно, — поддакнул Штоссель, снимая шляпу и усаживаясь на стул против своего помощника, невозмутимо продолжавшего писать.

— Опять же, и стар уж я, не знаю, сколько мне веку господь продлит… Наработался я вдосталь и намаялся. Теперь молодым черед… А мы свое отжили… Правильно я говорю?

— Правильно, правильно!

— Так я вот и надумал отдать им и все остальное, зато уж буду спокоен, что все отдал, и заботы с плеч долой, — кончил свою речь Василе, с печальной улыбкой глядя прямо в глаза письмоводителю.

— Понятно… И сколько же это участков?

— Еще восемь будет, господин письмоводитель! — вмешался вдруг Ион. — Под кукурузой большое поле в Лунке, потом четыре делянки под овсом в Зэхате, и еще три под яровой пшеницей на землях Сэскуцы… Но еще и дом есть, и…

— Ишь, он вон лучше меня знает, — заметил старик все с той же грустной улыбкой, но голос у него стал суровее.

— А сам-то ты чем будешь жить? — спросил письмоводитель, ковыряя в зубах длинным холеным ногтем мизинца.

— Проживу как-нибудь, чем бог пошлет, — пробормотал Василе, потупя глаза в пол.

— Это дело сомнительное… Оставь ты за собой хоть право пользования землей, пока жив… Своя рука не обманет! — на этот раз серьезно сказал Штоссель.

— Да мы ведь тоже не без креста, господин письмоводитель, — вскинулся Ион, но, встретив насмешливый взгляд Штосселя, осекся, словно ему ниткой перехватило голос.

— Все, все… покончить уж! — глухо сказал Василе.

Штоссель спросил у помощника бланки, велел Иону подписаться за себя и за Ану, а Василе, не знавший грамоты, приложил палец к выведенному чернилами кресту.

— Добровольно, Василе? — спросил письмоводитель, записывая что-то в книгу.

— По своей воле, ясное дело, по своей! — сказал Бачу, рассердясь вдруг и едва сдерживаясь.

— Ну так… Через несколько деньков все будет готово, — заключил Штоссель, потирая руки. Потом похлопал Василе по плечу и шутливо добавил: — Вот какие дела, пришел ты сюда богатым, а уходишь нищим! Ха-ха-ха….

Оба крестьянина потемнели. Насмешка письмоводителя ударила их по сердцу. Они вышли и завернули в корчму Зимэлы. Василе страшно мучился жаждой… Корчма была пуста, потому что вьюга на дворе разбушевалась еще злее. Некоторое время они пили молча. Потом Ион не выдержал, видя, что тесть никак не успокоится, и начал ему говорить, чтобы он даже ни о чем и не думал, заживут они вместе, как в раю. Василе долго слушал, проницательно глядя на него. Глаза зятя сверкали таким дразнящим торжеством, что у Василе мутился разум.

— Разбойник, разбойник, пустил ты меня по миру! — прорвался вдруг Василе Бачу и, остервенев от бешенства, вцепился зятю в глотку.

Ион преспокойно, словно давно ждал нападения, высвободился из его объятий и только пихнул его кулаком в грудь, да с такой силой, что сразу сошвырнул с лавки.

— Отнял у меня землю, злодей! Убил, злодей! — вопил Василе в бессильной ярости, катаясь по грязному полу.

Разгоряченный от радости, Ион расплатился с корчмарем и пошел домой как ни в чем не бывало. А старик в горе опять сел пить, рассказал Зимэле, что с ним сотворил зять-разбойник, и жалобно заключил:

— Остался я нищим…

Херделю все еще не отстраняли от должности, и в душе его мало-помалу снова затеплилась вера. Истребить оптимизм в человеке неспособна и жестокость жизни. Ему уже думалось, что субинспектор Хорват, получив уведомление из суда, наверное, вспомнил о его патриотических заслугах и положил дело под сукно, до разбора апелляции, который снимет с него всю вину.

Велико же было его удивление и отчаяние, когда в конце ноября ему принесли официальное извещение, где говорилось, что в соответствии с решением суда он отстраняется от должности на неограниченный срок и что господин Николае Зэгряну заменит его с первого декабря.

— Э, да ничего… Будто я не ждал этого? — сказал побледневший, трясущийся Херделя. — Я даже уверен был… Удивляюсь, чего они столько медлили.

Госпожа Херделя заливалась плачем. Она так и предчувствовала, что им на старости придется умирать с голоду. Только одно и утешало ее, что дети не дома, а то бы они просто сгорели со стыда. Херделя для ее успокоения приврал, что если он захочет, то завтра же может поступить на службу к адвокату или еще куда-нибудь. Потом они оба отвели душу, браня Зэгряну, точно он и был причиной их беды. Они его знали. Он был сын крестьянина, извозничавшего в Армадии, сумел окончить государственную Нормальную школу в Деве. Все его хвалили, потому что он учился на казенный счет и всегда шел первым. Говорили, будто к нему весьма благоволит субинспектор, которому его усиленно рекомендовал директор школы, и тот обещал предложить в министерстве Зэгряну на первое же вакантное место, хотя сам юноша не имел охоты покидать родные места. Лаура и Гиги тоже знали его. Он даже пытался ухаживать за Гиги и присылал ей из Девы открытки.