Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

И, решительно взмахнув рукой, Бенито закончил:

— Я люблю свою общину и вернулся потому, что люблю ее. Я люблю землю, люблю свой народ, его традиции. Но я вам скажу, что каждый народ таков, какова его вера. Твой прадед, Артемио Чауки, рассказывал, что в старину общинники считали себя потомками кондоров. Это красивая и гордая вера. А теперь уже никто не думает, что он происходит от кондора, зато верит в зачарованное озеро с лохматой женщиной и в смешного уродца… Как вы смеете так себя унижать? Их нет, и только страх мешает нам работать, как нужно бы. Дома мы построим прочные и удобные. Пампа станет тенистой и красивой. А теперь голосуйте, как вам подскажет крестьянское сердце. Вы можете прогнать меня, но то, что я говорю, не станет от этого ложью. Рано или поздно правда проявится. Наша община будет сильной, когда все мы станем сильными и избавимся от страха…

Бенито Кастро сел и оглядел одного за другим всех своих противников, сплотившихся вокруг Чауки. Потом перевел быстрый взгляд в ту сторону, где рядом с Порфирио Медрано сидели его сторонники. Наконец он спокойно стал разглядывать остальных общинников, которым предстояло решить его судьбу. Никто не хотел выступать, и вдруг, к немалому удивлению всех, попросил слова добый Иносенсио.

— Я вот… — неторопливо начал он, — я согласен с Бенито. Почему мы верим в эти глупости? Я, правда, верю в каменного бычка и закапываю его в землю, чтобы он оберегал скот. Но две нечистые твари не помешают нам сделать лучше жизнь общины.

Слова Иносенсио рассмешили народ, но и внесли деловую нотку, и это облегчило решение. Когда Клементе Яку предложил голосовать, преобладающее большинство было за Бенито Кастро.

И в самом деле, после двух лет упорного труда прочные дома из камня поднялись на новом месте, а вся пампа зазеленела всходами.

В первый год только сеяли, на второй — сеяли и строили. Картофель с темно-зеленой листвой разросся до самого озера, фиолетовая гречиха доходила до селения, светлый ячмень шелестел у подножия Вершины. Оставался еще большой участок со стороны пампы, обращенной к Руми, а для скота — все склоны. Начали возводить каменные изгороди по границам пастбищ.

Ровные ряды домов расположились вокруг небольшой площади. Дел еще было много, но и энергии у общинников прибавилось. Каменщик Педро Майта, хоть уже не мог взбираться на стены, руководил с земли постройкой школы.

Однажды Клементе сказал Бенито:

— Одолел меня ревматизм. Уходить хочу.

Так он и сделал, и алькальдом избрали Бенито.

Новая жизнь поднималась, как всходы на плодоносной земле.

Мачете и ломы блестели на солнце, гремели тридцать ружей, Артемио Чауки потрясал топором, словно железным знаменем. Кто-то кричал: «Не тратьте патронов!» Для заполнивших площадь общинников это был один из самых радостных дней. Ярко сверкало солнце, под легким ветром колыхались травы на горе, а на равнине, завоеванной человеком, паслось стадо. Несколько коров забрели в деревню и наблюдали за происходившим большими, удивленными глазами.

Мучения трех бесконечных суток проложили складки на лицах общинников, а взгляды их были исполнены хмурой решительности. Пончо мужчин и юбки женщин вспыхивали деревенским разноцветьем, но смуглые лица стали суровы и тревожны, как горные пики под напором грозы и ревущего ветра. Здесь были не только общинники: шесть вооруженных винтовками надсмотрщиков, которых прислал Флоренсио Кордова, привезли с собой двадцать ружей и готовы были оказать помощь, если понадобится. Ружья распределил Бенито Кастро, и вместе с теми, которые Доротео извлек из тайника, их стало тридцать. Из них-то и палили теперь. Артемио Чауки кричал в исступлении, вздымая топор:

— Индеец — это Христос, распятый на кресте несправедливости! Проклятый крест! Пригвоздили к нему наши руки!

Доротео отбросил сомбреро за плечи, и шрам у него на лбу налился кровью. Его товарищи по набегам, поселившиеся в общине, держались твердо, но тихо. Свирепые глаза Валенсио говорили: «К чему этот шум? Драться так драться». Вся община сошлась вместе и сверкала яркими красками на сером фоне домов. Самым юным из державших ружье был Фидель Васкес, которого общинники ласково называли Дикарек — в память об отце. Это был смуглый мальчуган с нежной кожей и красивыми глазами. Обычно печальный, он редко улыбался, никогда не говорил про отца, и даже Касьяна не знала, что он о нем думает. Рядом с ним его друг Индалесио высоко держал пику, сделанную из палки, на конце которой блестел прочно привязанный нож. Порфирио Медрано заряжал свое старое ружье, оно ему больше нравилось. Человек привыкает к своему ружью и не сменит его ни на какое другое. Один из младших детей Паулы подбежал к отцу и, вцепившись в штаны, залепетал:

— Тайта бум оленя! Тайта бум оленя!

Доротео посмотрел на него и, заметив, что он берется за курок, отозвался:

— Да, там олень!

И дал знак Пауле, чтобы она его увела. Всеобщее внимание привлекли вооруженные карабинами жители Мунчи. Поскольку ни алькальда, ни рехидоров вблизи не было, они заговорили с Порфирио. Это были три парня в белых шляпах. На плечах у них, под карабином, висели сложенные пончо. Их обступили любопытные. Люди седлали лошадей, кроме Добровольца, которого держали для улучшения породы. Несколько лошадей принадлежали общине, другие были из хозяйства Умай. Невнятный гул то нарастал, то почти затихал. Голос толпы изменчив, как голос ветра. Вдруг кто-то крикнул:

— Бенито!

Бенито Кастро выходил из дома в сопровождении рехидоров. Среди них был один новый, по имени Эикарнасьон, сын Педро Майты. Алькальд и его помощники сели на коней. У всех были винтовки, а у Бенито по бокам висели патронные сумки. Вместе с ними ехали Доротео Киспе и еще десять человек. Кони нервно переступали ногами, пугаясь такого множества людей. Бенито поднял руку, требуя внимания, и, натянув поводья, чтобы удержать лошадь, сказал:

— Общинники, подошла пора нам защитить самих себя. Так решил совет. Мы знаем, что в Умае скопляются жандармы и прислужники Аменабара. Они придут сегодня ночью, самое позднее — завтра утром… Мы должны сделать все, что в наших силах. Закон обернулся против общины, и нас хотят отдать в рабство, на верную смерть. Помещик Альваро Аменабар сначала думал перевести нас на шахту. Но он убедил семью Меркадо продать ему свое поместье и взял оттуда людей, чтобы сгноить их под землей. Теперь ему захотелось добыть еще несколько тысяч солей, и он решил посадить коку в долине реки Окрос. Для этого ему нужны мы. Чтобы мы работали с утра до ночи, хоть бы и умирали от лихорадки. Он не любит землю. Она ему не нужна. Ему нужны рабы. Что он сделал с землей, которую отнял у нас? Там пустырь, заросший сорной травой. Дома разваливаются, а жилище нашего дорогого Росендо превратили в хлев. Аменабару не нужны эти земли. Он преследует общину, чтобы уничтожить ее. Когда закон передает землю, он забывает о том, что станется с людьми, живущими на ней. Закон не защищает их. Правители оправдаются, они скажут: «Пусть идут куда-нибудь, мир большой». Конечно, мир большой. Но я, общинники, знаю мир, где живут бедные. И я вам скажу по всей правде, что для нас, бедных, мир большой, даже огромный, но чуждый. Вы это видите своими глазами, куда бы ни пошли. Некоторые мечтают, что лучше там, где их нет, и уходят в дальние края, ищут свою судьбу. А кто вернулся? Педро Майта, мастер, смог вернуться быстро. Остальные не вернулись, и поверьте мне, мы можем оплакивать их как мертвых или как рабов. Это невеселая истина, но я должен повторять ее, чтобы окрепли, как сталь, и ваши сердца. В этом большом мире мы странствуем, мы ищем лучшей жизни. Но мир этот чужд, он ничего не дает нам, ничего, даже достойной платы за труд, и мы умираем, уткнувшись лицом в горькую от слез землю. Защитим же эту землю, наше место в мире, ибо так мы защитим свободу и собственную жизнь! Судьба у всех бедняков одна и мы попросим их пойти вместе с нами. Тогда мы победим… За долгие годы, за долгие века погибли многие. Но не падайте духом, не думайте о поражении, — хуже быть рабом. Может, наши правители поймут наконец, что несправедливость позорит страну. Доводя индейскую общину до гибели, они оправдываются тем, что якобы стремятся пробудить в индейцах чувство собственности. И при этом начинают с того, что лишают индейца единственной собственности — земли. Постоим за свою жизнь, общинники. Постоим за нашу землю!