Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

На заявление Бисмарка Руиса Иньигес ответил так, как и можно было заключить из его беседы с доном Альваро. Поскольку в бумагах общины не была указана географическая широта и долгота межевых знаков, он приписал эту погрешность — следствие невежества или недобросовестности землемеров — преднамеренному умыслу индейцев. Доказательством служило то, что они не преминули самовольно переиначить названия, заняв таким образом чужие земли. Иньигес привел много юридических статей и постановлений и в заключение выставил свидетелями дона Хулио Контрераса, дона Сенобио Гарсиа и всех жителей Мунчи или прохожих, знакомых с местностью, которых пожелает вызвать сеньор судья. Сеньор судья сделал извлечения из законодательства, и по его повесткам явились многочисленные свидетели.

В кабинете, пропахшем чернилами и старой бумагой, перед высоким столом, из-за которого усатый сеньор судья произносил речи, имеющие юридическую силу, рядом с близоруким и шустрым секретарем, свидетели давали показания, временами поразмыслив, а временами совершенно свободно, но отнюдь не забываясь.

Дон Хулио Контрерас Карвахаль, странствующий коммерсант, без постоянного места жительства ввиду рода его деятельности, холостой, пятидесяти лет от роду и так далее, показал, что вот уже в течение двадцати лет он периодически проезжает через Руми. Он не знает в точности названия ущелий и ручьев, потому что крайняя занятость едва позволяет ему запомнить названия городов и районов, но однажды, когда он был гостем в доме общинника Мигеля Панты, этот последний упомянул, что некоторые названия ущелий и ручьев были изменены общинниками, никто не осмелился это опротестовать. Будучи спрошен, с какой целью Панта сделал ему это признание, он заявил, что тот хотел похвалиться могуществом общины. Торжественно и строго сеньор судья задавал свои вопросы, и Волшебник удалился, убежденный в том, что Иньигес и дон Альваро связали свою судьбу с человеком, который не даст себя задешево провести.

Дон Сенобио Гарсиа Мораледа, промышленник (вспомним, что он гнал и продавал каньясо), проживающий в Мунче и являющийся видным гражданином этой округи, где он исполнял должность губернатора, женатый и так далее, заявил, что знает общину Руми с детских лет. В Мунче и ее окрестностях народ говорит о том, что община завладела чужими землями благодаря перемене названий и незаконному смещению межевых знаков. В давние времена селение находилось на плоскогорье Янаньяуи, где еще сохранились развалины каменных домов. Будучи спрошен и переспрошен суровым судьей, он должен был сообщить, среди прочих сведений, имел ли он трудности с общинниками Руми. Он заявил, что нет, потому что был осторожен, поскольку община превратилась в прибежище Васкеса и его банды, что весьма опасно для Мунчи и всех близлежащих поместий. Когда Гарсиа покинул зал суда, лицо его было красней обычного и мокрое от напряжения. Он тоже думал, что повстречался с чиновником, которому пальца в рот не клади.

Дон Агапито Карранса Чамис, промышленник, проживающий в Мунче, видный гражданин и так далее, во всех пунктах подтвердил заявление Сенобио Гарсиа. Спрошенный бескорыстным судьей, располагает ли он какими-либо доказательствами, он заявил: доказательством представляется ему тот факт, что с жителей Мунчи, в большинстве своем бедняков, община берет по одному солю годовых с каждой головы скота, тогда как с дона Альваро Аменабара, человека богатого, она не берет ничего. Судья немедленно осадил его, и Агапито не только покинул зал, думая, что он находится перед беспристрастным служителем закона, но даже жалел, что дал Сенобио уговорить себя. В следующий раз он не станет слушать ничьих советов, если его для чего-либо вызовут, и будет меньше верить обещаниям. Что такое экономия в один соль на голову скота за год? А вдруг теперь его засудят как лжесвидетеля…

В течение пятнадцати дней судья опросил по два раза пятнадцать человек, а писарь неуклюже, путано и витиевато заполнял страницу за страницей стопы гербовой бумаги. Образовалась уже внушительная гора, когда общинники явились к Бисмарку Руису за новостями. Адвокат сказал Росендо, чтобы тот поспешил дать свои показания. Беспокоиться нечего. Он отведет Контрераса, Гарсиа и других; прочие же веса не имеют.

Наша Суро тоже ходила в черном. Но Дикарь — по-своему, по-разбойничьи — выражал этим отказ от радостей жизни, ей же хотелось, чтоб ее окружала мрачноватая дымка тайны. Ее седые спутанные волосы закрывала черная шаль, и единственным темно-желтым пятном было морщинистое лицо, измятое и нечистое, как старый лоскут шелка. Мутные глаза порой вспыхивали странным светом. Она прославилась как знахарка, но ходили слухи, что она и ведьма. Наша была тщедушна, сгорблена и жила в хижине с узкой дверью, но без единого окна. Там совершались неведомые вещи. Входить в хижину имели право лишь тяжелобольные, обычных Наша лечила у них на дому. Она постоянно посылала общинников искать разные травы, но особые искала сама, их никто другой не различил бы.

Наша (а полностью — Нарцисса) приходилась дочерью Авелю Суро, искусному лекарю, у которого был и сын Касимиро. Память о ее отце, по-видимому, не старела, и в тени ее процветали сперва сын, а потом и дочь. Авель совершал поистине чудесные исцеления, и сам дон Гонсало Аменабар был обязан ему жизнью. Случилось так, что предприимчивый дон Гонсало отправился на по* иски серебра, и в горах, на дороге в Мунчу, где взрывали скалы, ему пробило камнем голову — то ли он слишком близко стоял, то ли не успел спрятаться. Верхом он ехать не мог, и спутники решили отнести его на руках в поместье или хотя бы в город, но вскоре поняли, что ни туда, ни сюда им его не донести. К тому же в городе тогда не было врача, а в поместье (как и в прочих местах) и подавно. Раненый с трудом говорил, у него отнялись рука и нога. Тогда остановились в Руми и позвали Авеля. Тот осмотрел рану, увидел, что осколки черепных костей давят на мозг, и решился на трепанацию. Один из спутников дона Гонсало заметил, что она под силу не знахарю, а хирургу, но помещик, измученный болями, еле внятно выговорил, что он согласен. Дело было утром. Авель спокойно объяснил, что особенно пугаться нечего, дал пациенту разных отваров, и тот понемногу успокоился. После каждого глотка зелья Авель спрашивал: «Больно, сеньор?» Тот мычал: «Получше…» Авель поставил на огонь большой новый кувшин воды, а вокруг очага — маленькие, тоже новые кувшинчики. Потом он дал больному особенно крепкого отвара, смешав и снова проварив для этого все, что давал ему прежде. Тут вскипела вода; помощники разлили ее в маленькие кувшины, где тоже лежали травы, и лекарь сунул туда острые ножи и стальные острия, вроде шила. Затем он опустил в воду руки и пояснил, что для успеха дела их нужно согреть. Наконец он пробормотал нужные заклинания, и операция началась. Помощники подливали кипятку в кувшинчики, а лекарь опускал руки в горячую воду и брал то шило, то нож, то другой нож, поострей. Он удалил всю поломанную кость, а овальную дыру в черепе покрыл тонкой пластинкой, приготовленной заранее из тыквенной кожуры. На самую рану он положил пластырь из трав. Через несколько дней дон Гонсало уехал домой, выздоровел и жил с тыквенной заплатой много лет. Умер он от воспаления легких, простудившись во время бури. Знахарь же вел себя с истинным благородством. Помещик хотел подарить ему упряжку волов, которые весьма пригодились бы в общине, предлагал и деньги, и вещи, но Авель сказал: