Георгий Караславов - Избранное. Том второй

Еще прошлой осенью на селе была создана организация Отечественного фронта, но после арестов и обысков она совсем заглохла. Манол оживил ее, связал с околийским руководством Отечественного фронта и пополнил новыми членами.

Об этой сельской организации Отечественного фронта он сообщил отцу. Старик, считавший, что аресты на селе произведены по злобе местных фашистов и злой воле полиции, и страдавший, что никто не подготавливает свержение этих фашистских разбойников, удивился и обрадовался. Он только досадовал, что стар и слаб, так что не может записаться и помогать. Но Манол его успокоил. Сказал, что все могут быть полезными. И старики тоже. Они-то — иной раз даже больше, чем молодые и сильные. Дело случая.

— Эх, молодые — молоды, сынок, — вздохнул дед Фома. — А нас, стариков, пора на свалку…

— Людей на свалку нельзя выбрасывать, папаша, — возразил серьезно Манол. — На свалку надо только фашистов, и мы их скоро туда выкинем.

Еще кое о чем поговорить с сыном хотелось деду Фоме, но опять никак это у него не выходило. Однажды вечером Манол рано вернулся домой и сел у очага, где жена готовила ему ужин. И старик опять повел речь хитро, издалека.

— В корчме Мисиря толкуют, что ежели падет Германия, так греки, турки и сербы разорвут нас на части, — сказал он.

— Кто это говорит? — резко спросил Манол, повернувшись к нему.

Старик понял, что начал удачно.

— Ну, они… ты знаешь их, — уклончиво ответил он, потому что, в сущности, не греки, турки и сербы его в данный момент интересовали. — А другие говорят, что, пока у нас есть Георгий Димитров, нам некого бояться. Он нам поможет.

Манол улыбнулся.

— Говорят, большой человек — Георгий Димитров, а?

И старик разинул рот.

— Очень большой.

— А какая у него должность?

Манол опять улыбнулся.

— Он — вождь нашей партии. И его уважает весь мир.

— Значит, правда, — сказал старик. — Коли понадобится, Георгий Димитров нам поможет.

— Поможет, конечно, — подтвердил Манол, и старик ожил. — Но нужно, чтоб и мы ему помогли.

— Давай поможем, сынок, но как?

Старику было невдомек, как это простые люди, вроде него, могут помочь Георгию Димитрову.

— Тем, что будем бороться против фашизма, отец, — объяснил Манол, и это показалось старику ясно и просто.

«Ну да, тем, что будем бороться против фашизма», — повторил он про себя. И ему стало обидно, что он сам не догадался о такой ясной и простой вещи.

— Если мы будем крепко бороться против фашизма, как сам Георгий Димитров борется и нас учит бороться, под конец он сможет сказать там, где нужно: «Видите, каков болгарский народ! Он заслуживает, чтоб ему помогли зажить свободно!»

— Правильно говоришь, сынок, — с умилением промолвил старик. — Он там встречается с большими людьми, нельзя нам его срамить…

Дед Фома радовался на сына. Вот наставил на путь, — теперь и ему, старику, все ясно. И дед Фома стал ждать, когда ему тоже дадут какое-нибудь поручение и он тоже сможет помочь в борьбе.

Но однажды на рассвете полиция снова окружила дом Качковых и опять перевернула там все вверх дном. Целых два часа продолжался обыск. В конце концов полиция забрала Манола и увела его в город. Представив себе, сколько ночей Манол не ночевал дома, со сколькими людьми встречался, пользуясь темнотой, старик почувствовал, что у него в горле пересохло. «Плохо дело! — сказал он себе. — Как бы на этот раз беды не вышло!» И впервые острая боль зловещих предчувствий глубоко вонзилась в его сердце.

Потом дед Фома узнал, что сына долго били в полиции, долго мучали. Но он был тверд. У него отняли здоровье, но он выдержал, ни в чем не признался. И на этот раз его не судили, а опять послали в концентрационный лагерь. «Ну теперь, — подумал старик, — когда придет свобода для нас, тогда и для него!»

Дом Качковых опять запустел. Опять Манолица начала отрывать от своего рта последний кусок, приберегать то, се, чтобы посылать посылки в концлагерь. По описаниям Манола, она теперь знала, каково положение в концлагере. Знала, что ее посылки идут не только мужу, но и всем заключенным, и не старалась подбирать именно то, что он любит, а вкладывала в посылку все, что удавалось достать: не понравится ему, так понравится его товарищам.

Дед Фома благодарил судьбу, что полиция не установила, чем занимался его сын, и его не судили. Потому что, соображал старик, могли и на виселицу отправить. Но сыну удалось этого избежать, и что он жив и здоров, это деда Фому, конечно, радовало. Но все-таки тревога угнетала его. Власть все сильнее безумствовала. По полям и селам шныряли полицейские, жандармы, воинские части. Хватали мужчин и женщин, били и убивали. Иной рае и детям не давали пощады. И старик думал о Томю, о Косте. Где эти парни? Что делают? И чем кончится вся эта неразбериха? Старик не сомневался, что Германия падет и фашисты будут биты. Но как бы они в последнюю минуту не истребили всех арестованных? Как бы перед самым ихним концом не погиб напрасно и Манол?

Старик жалел, что Манола нет в доме: некого было больше расспросить, никто не мог рассказывать о таких интересных вещах. И старику стало казаться, что без Манола борьба опять застопорится и замрет. Но мало-помалу он убедился в том, что и после ареста сына работа во всей окрестности ни на минуту не прерывалась. Невидимая могучая сила двигала все. Неуловимая властная рука направляла всех в битву против фашистов. По утрам крестьяне находили листовки, разбросанные повсюду, аккуратно наклеенные на воротах и столбах, по стенам и ставням. В листовках сообщалось о новых и новых победах Советской Армии, о ее стремительном наступлении, о быстром отступлении немецких армий. Когда Анго читал деду Фоме листовки или сообщения, переданные радио «Москва», тот потирал руки.

— Да они с самого начала отступали, только правду прятали от нас! — уверял старик внука и сноху. — Хе-хе! С Россией мериться вздумали, а? Узнали теперь, где раки зимуют?

Время от времени старик заглядывал в корчму Мисиря. Но корчмарь теперь скис. Отец Стефан молчал. Килев, тяжело дыша, словно на кого-то рассерженный, жадно сосал свой янтарный мундштук, пыхтел и выпускал целые облака густого табачного дыма. Только Панко Помощник азартно доказывал, что германское отступление на Восточном фронте происходит по распоряжению фюрера. Немцы расставили в определенных местах некие новые машины, и как только советские войска достигнут этих пунктов, так сейчас же будут уничтожены. Но никто больше не обращал внимания на такую брехню. Дед Фома только слушал и молчал. Никто его больше не задевал, а отец Стефан не только не называл его Фомой неверным, но делал вид, что вообще его не замечает.

В новых листовках, расклеиваемых ночью по селу, говорилось о предстоящем полном разгроме гитлеровской Германии. Там говорилось еще, чтоб никто не сдавал продуктов, так как продажные фашистские правители отправляют их гитлеровским псам.