Георгий Караславов - Избранное. Том второй

«Ну и времена настали!» — думал Димитр. Ему вспомнились мирные летние месяцы в прежние годы, когда еще на заре крестьяне разбредались по полям и принимались за работу. В это время по дорогам уже торопились мужчины и женщины, старики и дети, скрипели подводы, мычал скот. Теперь же эти болгарские подводы везли туркам оружие. Димитру было и горько, и стыдно. «Нашей дубиной и по нашей же голове!» — негодовал он. Как остановить обозы? Вот о чем он думал, думал, но ничего придумать не мог.

Чтобы не беспокоить домашних, братья забрались ночевать в овин. Гочо зарылся в кучу сена и сразу же заснул. Несмотря на свои двадцать пять лет, в нем оставалось еще много мальчишеского. Его беззаботность, спокойный нрав с изрядной ленцой раздражали Димитра. Он был старше Гочо всего на два года, но уже держался как бывалый человек, повидавший жизнь. Когда Димитр овладел в Чирпане ремеслом и встал на ноги, он вызвал в город и Гочо. Братья из подмастерьев выбились в мастера, но свою мастерскую открыть не смогли. Они работали на местного сапожника, которому достались по наследству и дом, и мастерская, и весь инструмент. Кроме того, у него были нивы и виноградник, где трудились жена, сестра и дети. Хотя он был человеком зажиточным, он входил в революционный комитет и всей душой любил Россию. Для него Россия была и матерью, и упованием, и надеждой. Это сближало его с братьями Гатевыми, тут они понимали друг друга с полуслова. Братья отказывали себе во всем, чтобы скопить деньжат, обзавестись инструментом, открыть свою мастерскую и тогда жениться. То, что они засиделись в холостяках, мать воспринимала как большое горе. Каждый раз, когда они бывали в селе у родителей, мать не упускала случая попрекнуть их, особенно Димитра. «Женись скорее, — журила она его, — и дай дорогу Гочо, ведь из-за тебя и он останется старым холостяком!» Димитр в ответ только посмеивался. «Я его не держу, — говорил он. — И в обиде на него не буду, пусть ищет невесту!» — «У, девок-то пруд пруди!» — сердито отвечала мать.

Но Димитр не спешил с женитьбой по многим причинам. Вначале он так увлекся комитетскими делами, что каждую весну ожидал восстания, которое покончит с турецкой тиранией. Но все шло не так, как хотелось. Вместо восстания пришла весть о провале Левского. Долгое время все члены комитета опасались арестов. Затем наступил разгром Старозагорского восстания. Несколько человек оказались на виселицах, след других затерялся в тюрьмах и далеких пустынях Турции. Вот и теперь война за освобождение затягивалась, хотя борьбу за свободу вели теперь не какие-то комитеты, у которых не было даже ломаного пистолета, а Россия, самая большая страна в мире, держава, перед которой все трепетали и преклонялись. Когда в Чирпан хлынули турецкие войска, Димитр обомлел — батальон за батальоном шли турки, зейбеки, арабы… Димитр смотрел на колышущееся море фесок и хватался за голову. «А мы-то думали выходить один на один против такой силы!» — удрученно думал он.

И сейчас в овине, заложив руки за голову, Димитр с волнением думал все о том же. Он мысленно переносился к высокому мосту над глубоким оврагом, представлял себе, как из-за будки выходит на поворот поезд и с большой скоростью устремляется вниз. Паровоз налетает на пустое место, спотыкается, как человек, которому вдруг перебили правую ногу, опрокидывается и катится с насыпи. А за ним и вагоны с солдатами и боеприпасами повалятся, как огромные ящики. И вся эта сила, посланная против освободителей, летит ко всем чертям.

Несмотря на страшную усталость, он не мог заснуть, поглощенный мыслями и догадками, довольный, что их вылазка окончилась благополучно. Он смотрел, как в просветах между черепицами, положенными на пыльные, затянутые паутиной жерди, занимается заря и наступает утро тревожного, полного неизвестности дня. Немного погодя он возьмет охапку кукурузной соломы и войдет в дом, будто занимался в овине делом. И надо будет сказать отцу и матери, чтобы держали язык за зубами и никому не говорили, что сыновья не ночевали дома. Он и до этого уже предупреждал родителей. В таких случаях мать понимающе кивала головой, а отец недовольно хмыкал, но не решался высказать свою тревогу. Он догадывался, что сыновья затеяли что-то опасное и намекал им, чтоб они остерегались, ибо у турок расправа коротка. Но братья и без того знали, что турки, особенно теперь, не шутят — вешают без суда и следствия при малейшем подозрении.

Димитр не стал будить брата и вышел во двор с охапкой гнилой прошлогодней кукурузной соломы. Увидев его, мать остановилась посреди двора.

— Зачем это тебе? — строго спросила она.

— Сейчас скажу, — спокойно ответил он, вошел в хлев, бросил охапку и вернулся. — Где отец? — спросил он, склонившись к матери.

— Лежит. Что-то животом мается.

— Пойдем к нему! — решительно сказал Димитр и вошел в комнатку, где было душно и жарко, несмотря на настежь открытое окошко.

Отец сидел на трехногой табуретке и курил. Засунув руку за пояс, он держался за живот. На приветствие сына он ответил сухо, даже хмуро, но Димитр не понял, отчего у отца кислый вид — то ли от боли, то ли сердится на него за отлучки из дома.

— Где Гочо? — с тревогой глядя на сына, спросила мать.

— В овине. Спит.

Отец повернулся к нему, и Димитр увидел, как тот осунулся и побледнел.

— Почему в овине? — резко спросил он.

— Не хотели вас будить.

— Будто мы так уж разоспались! — с горьким упреком сказала мать. — В такие времена, когда вас ночами нет дома, нам не до сна.

— Мы вам сказали, чтоб вы не беспокоились, — виновато пробормотал Димитр. — Только не говорите, что мы иногда… опаздываем, — многозначительно добавил он.

— Не дурите! — строго заметил отец. — Срамота: я, темный человек, должен учить уму-разуму вас, образованных людей, мастеров.

Он особенно подчеркнул последнее слово. Бедняк из бедняков, даром что смышленый, он всю жизнь пытался встать на ноги, чтоб хоть под старость пожить спокойно. Но так и остался бедняком. Димитр сумел избавиться от батрацкой доли, махнул в Чирпан, крутился-вертелся, изучил сапожное дело, как-то устроил свою жизнь. Затем пристроил возле себя и Гочо. Иногда они посылали отцу грош-другой, и отец очень гордился ими. Он надеялся, что они откроют свою мастерскую, приторговывать будут своим товаром, узнают вкус легкого хлеба, да и родителей обеспечат на старости лет. Мастера! Это слово звучало внушительно для него, бедного крестьянина. И не какие-нибудь мастера и не где-нибудь, а в городе, в Чирпане! Не всякий там пробьется! Голову надо иметь, чтобы пробиться в горожане, дело не шутейное!

С тех пор как сыновья вернулись в село, отец и мать не находили себе места от страха и тревоги. Сыновья куда-то уходили, не сказав ни слова, скитались невесть где и незаметно возвращались домой. Отец краем уха слышал, что сыновья впутались в какие-то темные дела, но что это за дела, не знал и не пытался узнать. Теперь он стал догадываться, к чему ведет их возня. Они затеяли что-то страшное и опасное против турецкой власти. А турки сейчас, когда их господство висит на волоске, навострили уши и только высматривают, с кем бы им расправиться. И вот его сыновья, уважаемые всеми, даже турками, сами лезут на рожон. Если попадутся, то рухнет единственная надежда старого Гатева, угаснет его отцовская гордость.