Георгий Караславов - Избранное. Том второй

На главной улице села он остановился ненадолго перед корчмой Димитра. Люди, сидевшие там, высыпали на улицу озадаченные и возбужденные. В это самое время Азлалийка, старая, уже вышедшая на пенсию учительница, жена покойного сельского богача и сборщика налогов Николы Азлалиева, гнала с соседней улочки двух своих поросят. Увидев окровавленную голову глухонемого, она остановилась и, ахнув, закрыла лицо руками. Его спокойное лицо страдальца поразило ее. Уже много лет ее единственным чтением были Библия и Евангелие, и сейчас ей показалось, что бог послал ей встречу с новым святым. Может быть, о нем когда-нибудь станут говорить и писать, как сейчас говорят и пишут о старых пророках? Уж не посылает ли бог испытание ей, самой набожной в селе, проверяя, сможет ли она распознать нового посланца небес?

Ей хотелось остановить его, стереть кровь с лица, но не было сил приблизиться. Да и что скажут все эти люди, сбежавшиеся сюда, как на балаганное представление?

Она не могла сдвинуться с места. Так и стояла, не сводя глаз со спины удалявшегося глухонемого. Он шел по-прежнему спокойно и медленно — было видно, как его длинный балахон равномерно сгибается над коленями и ударяет по его босым ногам. Вот он остановился перед общиной и, поколебавшись — входить или нет, — обогнув магазин, повернул назад. На этот раз он вошел к себе в комнатушку и больше уже не показывался.

Перед церковью столпился народ. Дед Ганчо, шедший, как обычно, выпить свою порцию ракии, попытался войти к нему, но тот не впустил его.

Через некоторое время прибежал Геню Хаджикостов, злой и встревоженный, заглянул в окно к глухонемому, прикрыв сбоку глаза руками, чтобы не отсвечивало, потом повернулся и острым, испытующим взглядом окинул собравшихся.

— Кто его избил? — с угрозой в голосе спросил он.

Люди переминались с ноги на ногу, усмехались и ничего не отвечали.

— Кто его избил? — еще громче, властно крикнул он.

— Уж кто бил, хорошо побил, — отозвался кто-то.

— Да я в тюрьму его засажу! — раскричался вдруг Геню. — Разорю дотла, чтобы помнил. Ишь молодец! Я его допеку, будет знать, как поднимать руку на бедного человека…

— Что-то уж ты очень его жалеешь, дядя Геню! — снова сказал кто-то сзади.

— Так ведь компаньоны! — добавил другой тихонько, но так, что все слышали.

Геню обернулся, взглядом пытаясь отыскать говорящего, но тут подлетела Азлалийка, расталкивая всех.

— Где он? — спросила она, еле переводя дух.

— Там, — ответил Геню, кивнув в сторону комнаты.

— Его перевязали? А доктор где? — завертелась Азлалийка.

— Доктор! — огрызнулся Геню. — Так ведь и он с ними заодно!

— С кем?

— С теми… кто его бил…

Подоспел и староста.

— Что такое? Что случилось? — Он важно прошел сквозь толпу и остановился перед Геню и Азлалийкой.

— Избили беднягу! — ответила пенсионерка, полная злобы и жалости.

— Кто его бил?

Все молчали.

— Он ведь, сердечный, сказать-то не может, — развела руками Азлалийка. — Никого не впускает… так и помрет… вот стыдобушка…

Бросились за доктором. Двух рассыльных из управы послали его искать. Он пришел не скоро, спокойный и деловитый. Но сколько ни стучали в дверь и в окошко, сколько ни светили фонарем и ни махали руками — глухонемой лежал в углу комнаты рядом с жаровней, смотрел исподлобья и не шевелился.

— Он сам все село лечит святой водой, что ж теперь ему — у меня лечиться? — широко улыбаясь, сказал доктор и пошел домой. Когда он, пошутив, ушел, остальные тоже начали расходиться. Перед комнатушкой остались только дед Ганчо да Азлалийка.

— Ой, бедный, ой, несчастный! — причитала старуха. — Если бы хоть слышал, я б ему крикнула, так ведь не слышит, горемычный!

На другой день рано утром она принесла большой узел и уселась на церковном дворе перед дверью комнатушки. Когда глухонемой вышел, Азлалийка приблизилась к нему, и, улыбнувшись, протянула узел. Он взглянул на нее из-под густых черных бровей, взглянул и вверх, на небо, потом благословил ее и взял узел. На его волосах еще виднелась засохшая кровь, но лицо и борода были чистыми. Он внес узел к себе в комнату и, развязав, начал вынимать вещи, сложенные там: новую домотканую холщовую простыню, наволочку, исподнее белье и большое вышитое полотенце. Глухонемой сделал знак Азлалийке, чтоб она подождала его на улице, но она, не утерпев, вошла в комнату. Все здесь утопало в пыли и паутине, воздух был спертый, застоявшийся, за дверью лежали кучки пепла от жаровни.

— Ох, бедный! — глубоко вздохнула Азлалийка, опустив голову. Постояв так с минуту, она махнула рукой глухонемому, который повернулся к ней и строго смотрел на нее. — Погоди, погоди. Я быстренько.

Он промычал что-то и замахал ей вслед большой скатертью, в которую были сложены подарки, но она, неловко переваливаясь всем своим грузным телом, непривычно быстро шла к своему дому. Немного спустя Азлалийка вернулась в сопровождении снохи и двух внуков, которые тащили старую кровать с матрацем.

Глухонемой был потрясен. Он с благодарностью принял кровать — трижды глядел вверх, на низкий почерневший потолок, и трижды прикладывал руку к сердцу. Потом Азлалийка, много лет не бравшая в руки веника, подмела комнату, открыла окошко и дверь, чтобы хорошенько все проветрить, протерла стекла, постелила постель и собралась уходить. Но глухонемой остановил ее. Он долго махал руками, показывал на небо, потом куда-то на юго-восток, дергал себя за бороду, ломал пальцы, смотрел вверх. Удивленная и сбитая с толку старуха наконец поняла его и широко заулыбалась — глухонемой звал ее к роднику у трех вязов.

— Ладно, ладно! — согласно закивала она. — Я приду, приду, — и, тыча себе в грудь пальцем, поворачивалась на юго-восток.

Но глухонемой не отставал. И она поняла, что он хочет отвести ее туда сейчас.

Азлалийка, размахивая руками, пыталась объяснить, что сейчас она не может, стара, ноги совсем не держат. Он задумался. Старуха постояла, поглядела, да и пошла домой. На пороге она столкнулась с входившими старостой и доктором.

— Ну что? Сильно ранен? — спросил староста.

— Кто ж его знает! — с тяжелым вздохом ответила Азлалийка. — Разве поймешь, бормочет что-то, машет руками… наказание божье!..

Доктор вошел в комнату и знаками велел глухонемому нагнуться. Тот искоса взглянул на него и поднял глаза к небу.

— Послушай, дорогой, — усмехнулся доктор. — Если рана воспалится, ты сдохнешь, как собака.

Староста тоже попытался заставить его нагнуть голову, но глухонемой и ему показал на небо.

— Он хочет сказать, что выздоровеет с божьей помощью, — объяснила Азлалийка.

— На бога надейся, да сам не плошай, — произнес староста и пошел к выходу. — Ну, раз не хочет, насильно мил не будешь.