Георгий Караславов - Избранное. Том второй

И только в канун тех дней, когда принимали передачи или давали разрешение на свидания со «смертниками», он становился беспокойным, места себе не находил. Все ему казалось, что они сделают что-то не так, опоздают на поезд и Иван будет напрасно дожидаться передачи. А уж чем их кормили там, в тюрьме, старик судил по тому, что даже здесь, в селе, хлеб пекли с отрубями, — часу не пройдет, а уж он кислый. На рынке ни маслица, ни сальца не сыскать… Без передач из дому парень помрет, даже если выйдет ему помилование.

В тот день, когда предстояло ехать в город, дед Цеко уже спозаранку дрожал от страха, что они провозятся и опоздают на поезд.

— Остальные-то готовы? — спрашивал он Тодора.

Тодор бормотал что-то в ответ, ему не хотелось говорить.

— Поди поторопи их, — настаивал отец.

Тодор, для которого каждая минута в эти часы тоже казалась вечностью, отвечал, что времени еще полно и пусть он не лезет не в свое дело, а это очень сердило старика.

— Иди, говорят тебе, поторопи! — настаивал тот. — Небось ноги не переломятся…

Тодору и самому было невтерпеж оставаться дома, слушать, как женщины всхлипывают, завязывая сверток с передачей, но и шататься ни свет ни заря по селу тоже не хотелось. И чего ходить торопить, что он им — нянька, что ли? Сами небось не маленькие…

Но старик не оставлял его в покое. И под конец Тодор нехотя, медленно выбрался на темную, пустынную и холодную улицу.

Прежде всего он зашел к Ило Митовскому. Толкнув скособоченную плетеную калитку, он вошел в темный тихий дворик. В глубине притулился горбатый старый домишко, в одном из окошек которого уже горел свет. Тусклый, мерцающий огонек не поднимался выше стрехи и бессильно таял в густом мраке. Откуда-то выскочила маленькая собачонка и с отчаянным лаем бросилась на Тодора, но так как это не произвело на него впечатления, она умолкла, попятилась, потом нерешительно подошла, ткнулась мордой ему в ноги и завиляла хвостом. Тодор постучал в окошко. Серая занавеска отодвинулась, и в окне показалась сонная, нечесаная Иловица. Она знала, что в этот день и час Тодор Проев обычно заходит за ними, чтоб их поторопить, а все же не была уверена, что это он. Он нагнулся, окликнул ее, велел поскорей собираться и повернулся было уходить, но Иловица отворила окошко и крикнула, чтоб погодил.

— Поди-ка сюда, не торопись! — позвала она. — Ило поговорить хочет.

— Ну, не теперь же… в этакую рань… — с досадой пробормотал Тодор, зная, что опять начнутся ахи да охи. Однако, делать нечего, остановился.

Ило вышел во двор. Это был человек седой и морщинистый не по годам, суровый, хмурый, скупой на слова. Он, видно, только что вылез из постели и зябко кутался в старое пальто из грубого домотканого сукна. Ило попросил Тодора захватить в Софию посылочку для его Бориса — немного еды и чистую рубаху. Не бог весть какая тяжесть, — притом они принесут сверток прямо в вагон. Неизвестно, сказал он, дадут сегодня свидание или нет, а коли и дадут, так у них в Софии есть родные — сходят, проведают Бориса. Не все ли равно? Коли нет уверенности, что к сыну пустят, не к чему и ехать, деньги переводить. В Софии жили двое его старших сыновей.

— Вы заезжайте к Стояну, — советовал Ило. — И передохнете малость, и переждете время, как в тюрьму идти. Вместе и разрешение на свидание выхлопочете.

Тодор смекнул — так даже лучше будет. Может, Стоянчо сам сходит за разрешением, а они тем временем отдохнут. А то пришлось бы на вокзале перемогаться.

В окне снова показалась Иловица. Она крикнула, что все готово, сию минуту вынесет. Но Тодор сказал, что зайдет еще к Милановым, а на обратном пути захватит посылку, — незачем Ило тащиться на станцию. Ило одобрительно хмыкнул и пошел в дом. Коли так, нечего тут больше прохлаждаться. В дверях кухоньки, где Иловица складывала в старую плетеную кошелку передачу для сына, Ило увидел сноху. Не сумев укачать ребенка, разбуженного неурочным шумом в доме, и услыхав во дворе голоса, она подхватила младенца и прибежала узнать, в чем дело. Ей так хотелось самой поехать в Софию! Может, нынче дадут свидание. А не дадут, так она пойдет с деверем к прокурору, попросит. Одно только свидание — ну что в этом такого? Но свекор не пускал ее в город. «Может, его и не будет, свидания-то, — хмуро говорил он, — только деньги на ветер бросать. На поезд, на трамвай, туда, сюда, глядишь, и двумя сотнями не обернешься», — высчитывал он, сумрачный, холодный. Она знала, о чем думал свекор в этот момент. О том, что дело Бориса уже и так обошлось в сорок тысяч левов. А это сумма нешуточная. Человек он небогатый, откуда их взять, этакую прорву! Один лишь адвокат содрал двадцать пять тысяч. И не грех так, до последней нитки, обирать? Мошенник. У него, мол, влияние, связи, шибко, мол, образованный, со всеми судьями знаком, с прокурорами — друг-приятель. Так-то распинался, обещал все уладить и, уж во всяком случае, жизнь парню отхлопотать. А на поверку… И деньги пропали, и… Словом, после того как ухлопали такую уйму деньжищ, Ило больше не давал ни единого лева. Нравом стал еще круче и несговорчивей. И уж если он в чем отказал, никто не смел попросить еще раз. «Только зря разводить волынку», — ворчал он сердито и глухо, словно про себя. Да и, правду сказать, взять ему было больше неоткуда. Все, что можно было продать, он уже продал и в долги залез.

Сноха взяла у матери пятьсот левов, но не решалась признаться, что у нее есть свои деньги. Если свекор проведает, рассердится. И поэтому она только умоляла отпустить ее повидаться с мужем, а о деньгах и не заикалась…

Из маленького чуланчика, где было темно и тесно, как в могиле, раздался голос бабушки Станы. Старуха уже несколько лет жаловалась на ноги, а как присудили Бориса к смерти, то и совсем занемогла. И вот уж с месяц лежала в лежку и стонала, всеми забытая и заброшенная. Кому-нибудь бы поддержать ее, помочь подняться, да некому. У всех в доме хлопот полон рот, все суетятся, вздыхают, плачут, ссорятся, проклинают все на свете. Только когда засыпал маленький Илчо, его мать, улучив минутку, пробиралась в чуланчик к бабушке и безутешно рыдала у нее на груди. Старуха уговаривала ее уповать на доброту людей, от которых зависела участь Бориса, и на милость божью. Но сноха не верила в пустую болтовню. Знала, что война становится все ожесточенней, и все надежды возлагала только на Красную Армию. Если Красная Армия перейдет в наступление, фашистские правители испугаются и отменят казни. Вот вчера она услыхала, что советские войска окружили немцев под Сталинградом. И до того ей хотелось повидаться с Борисом, хоть пальцем коснуться его через решетку и сообщить радостную весть — беззвучно, одним движением губ. Но свекор упорный, не подступись…