Георгий Караславов - Избранное. Том второй

Однажды ее взяли с собой в город на свидание, но в тот раз их в тюрьму не пустили. Приняли только передачу, да и то сколько упрашивать пришлось. Тогда она впервые увидела тюрьму. Высокие каменные стены поразили ее. С любопытством разглядывала она угловые вышки. С этих вышек часовые вели наблюдение. Стерегли арестованных, чтоб никто не убежал. Стерегли и брата ее тоже. А он был там, в огромном сером здании. Она старалась себе представить его тесную камеру — на чем он там спит, что ест, как тоскует по воле, по родному селу, по дому. И каждый раз, когда она думала о том, как он сидит в одиночестве — вроде того узника, которого она видела на картинке в одной старой хрестоматии, как он тоскует и вздыхает, как сквозь крохотное оконце ему виден только краешек неба, ей становилось так его жаль, что перехватывало дыхание и по щекам текли глухие, молчаливые слезы.

До ареста Юрдан был такой же, как все парни в селе, так же шутил с девушками, плясал и проказничал, когда молодежь собиралась потанцевать, и так же работал, как работали все в семье. Лиляна видела в нем только старшего брата — и все. Но вот его арестовали, увезли, и в селе и в округе сразу все заговорили об арестованных — о нем и о его товарищах. А когда шел суд, то даже в газетах о них писали. И когда был вынесен приговор — тоже. И вдруг он, деревенский парень, в котором она не видела ничего необыкновенного и которого любила просто потому, что он был ее братом, внезапно вырос в ее глазах и неожиданно для нее самой стал замечательной, важной личностью. Наверно, он очень для них опасен, если они присудили его к смерти. Как Левского. И она дивилась, что, когда он был здесь, рядом, и совершал самые отчаянные и опасные свои дела, она ничегошеньки не подозревала… И чем дальше, тем все более замечательным и недосягаемым казался он ей. Люди поговаривали, что в селе еще много других коммунистов. Но их вот не арестовали. Должно быть, брат ее самый важный из них, раз его не только арестовали, но еще и присудили к смерти…

Много было такого, до чего Лиляна не в силах была додуматься самостоятельно. И она внимательно прислушивалась ко всем разговорам, надеясь ухватить что-нибудь интересное. Родители знали, что девочка она смышленая, разумная и осторожная, и поэтому, не таясь, говорили при ней о политике. Но иногда они переходили на шепот. И вот этот-то их шепот и пыталась расслышать Лиляна. Наверно, тогда они и говорили самое интересное, что ей тоже хотелось знать. В доме постоянно толковали о войне между Германией и Советским Союзом. Отец внимательно следил за наступлением Красной Армии и говорил, что если это наступление будет развиваться, то жизнь Юрдана спасена. Но если война затянется, тогда… Отец не договаривал и только с отчаянием взмахивал рукой, но все понимали, что он имеет в виду. И Лиляна купила себе карту Восточного фронта. Самые большие сражения шли теперь под Сталинградом. И в газетах только о Сталинграде и пишут. Лиляна смотрела на маленькую точечку на правом берегу Волги и размышляла. Если Сталинград будет взят, жизнь брата в опасности. Если устоит — положение брата улучшится. Она становилась день ото дня нетерпеливее. Почему Красная Армия не наступает быстрее? Лиляна очертила карандашом всю линию фронта и внушила себе, что, если немцы дойдут до Каспийского моря, будет очень плохо. Поэтому она точно знала, какое расстояние отделяет фронт от Астрахани…

На гитлеровских солдат и офицеров, проезжавших мимо села по шоссе и по железной дороге, она смотрела с лютой ненавистью, как на своих личных врагов, нанесших ей жестокую обиду. Прочитав в газете о каком-нибудь успехе немцев, она впивалась ногтями себе в ладони и стонала от горя. У калитки, на улице, в школе или в лавке она вслушивалась в разговоры и отмечала про себя, кто из односельчан радуется победам немцев. И тех, кто этим победам радовался, она считала своими врагами.

Однажды староста явился на какой-то из школьных праздников и стал говорить о победе над Советским Союзом. Прежде Лиляна и внимания не обращала на этого человека. Но теперь она не могла спокойно видеть его багровую физиономию, жирную, ухмыляющуюся и самодовольную. И если случайно встречала его на улице, с отвращением отворачивалась. Она считала, что он тоже повинен в приговоре, который вынесли брату.

Мать чувствовала, что девочка стала чересчур впечатлительной, и это ее иногда тревожило, но на дочь у нее теперь не хватало времени. Лиляна становилась все более молчаливой и скрытной. Она ловко подслушивала разговоры старших сестер, знала все их секреты, но никогда им этого не показывала. Говорила с ними только о том, что узнала нового о положении на Восточном фронте, рассказывала о тех, кто особенно рьяно нахваливает немцев и радуется их победам, о тех, кто утверждает, будто в ближайшем будущем Советскому Союзу придет конец, или же о том, какую речь держал отец Тодор с амвона…

В то утро, когда они должны были поехать в Софию, она раньше всех проснулась, раньше всех встала и раньше всех собралась в дорогу. Незаметно прокралась в горницу, забилась в угол и не пропустила ни слова из разговора отца с дядей Тодором Проевым. С самого начала она услыхала такое, что чуть не сгорела от любопытства.

— Конец! Это уж точно! — сказал Тодор. — Они в кольце.

— В кольце? — радостно, но немного недоверчиво переспросил отец.

— И агроном то же самое говорит. Он по радио слышал…

— Ну а наши как? Выдюжат? — наклоняясь к нему, спросил Милан, словно хотел сказать: «Ежели сомневаешься, признайся мне одному…»

— Неужто не выдюжат? — с укоризной посмотрел на него Тодор. Он положил руку ему на плечо, и в голосе его была такая убежденность, такая вера, что у Милана радость мурашками пробежала по телу. — Красная Армия — это такая силища, что их как ветром сдует… — Тодор вдруг спохватился, вскочил на ноги. — Как бы нам на поезд не опоздать!

Милан взглянул на часы и скривил рот, — мол, к чему пороть горячку?

— Успеем… — сказал он и снова нетерпеливо взмахнул рукой. — Так, говоришь, выдюжат? Силища, говоришь?

— Огромная, страшная, невиданная! — горячо подтвердил Тодор.

Но по лицу Милана вновь прошла тень сомнения.

— Почему ж они тогда невесть куда отступили? — В голосе его было страдание.

— «Отступили»! — презрительно усмехнулся Тодор. — Разве для такой страны, как Советский Союз, это отступление? Советский Союз — он, брат ты мой, точно море, конца-краю не видать. Плывешь, плывешь, думаешь — твоя взяла, ан глядь! — душа с телом расстается.

— Что в конце концов братушки их одолеют, у меня сомнения нету, — вскинул руки Милан. — Но почему они столько отдали… Почему еще на самой границе не намяли им бока как следует… Все бы тогда по-другому обернулось…