Георгий Караславов - Избранное. Том второй

Тодору была близка и понятна его боль.

— Да, тогда бы и у нас все было по-другому… — подтвердил он.

— Тогда б у нас всякая сволочь не подняла бы голову и… с сынами нашими не случилось бы такого… — добавил Милан.

При упоминании о сыновьях Тодор только развел руками и ничего не сказал. Да и что тут скажешь? Да, отступали. Наверно, так нужно было.

Но именно это-то длительное отступление и вселяло в Милана такую тревогу. В душе засело предательское сомнение. Смущала его также непрекращающаяся шумиха в газетах насчет какого-то неведомого, секретного немецкого оружия. Кто их знает, народ хитрый, вдруг сотворят какую-нибудь адскую машину, беспокоился Милан.

Поначалу, когда гитлеровцы напали на Советский Союз, Милан ничуть не встревожился. Где-то далеко шла война — ну и что? До нас не дойдет, нас не сожжет, рассуждал он. Он считал, что для такого хозяина, как он, у которого сотня декаров земли и налаженный дом, это самая разумная позиция. Ясное дело, он желал победы освободительнице Болгарии — России. Но перед самим собой оправдывался тем, что война далеко и помочь России он ничем не может. Так вот и жил он тихо да мирно, в счастье и довольстве, пока не арестовали Юрдана. Этот арест был для него точно гром среди ясного неба. Он полагал, что знает своих детей, был уверен, что те без его благословения и шагу в жизни не сделают, а вышло, что он все проглядел. На суде выяснилось, что Юрдан еще в армии сблизился с коммунистами и уже два года состоит в Рабочей партии. Борис Митовский вовлек его в работу подпольной организации. Из речи прокурора стало ясно, что организаторами заговора и саботажа в селе были Борис и Юрдан.

Когда парней забрали, Милан сначала решил, что это обычный арест за какую-нибудь мелкую, незначительную провинность. Ну, отправят в главное полицейское управление, а может, только подержат какое-то время в околийском управлении полиции. Потом смекнул: дело гораздо серьезнее, но продолжал надеяться, что все это мальчишеские шалости и что судьи — если дело дойдет до суда — оправдают их и все забудется. Но неделя шла за неделей, из главного полицейского управления, куда их отправили, не было никаких вестей, и тогда уж Милан струхнул не на шутку. Но даже и тут он еще не допускал мысли о самом страшном. «Ну, запутались парни, наделали глупостей, влепят им года по три-четыре», — думал он. И только когда парней перевели в тюрьму и родные забегали в поисках адвокатов, до него тоже дошло, какая опасность угрожает его единственному сыну. Это было для него настоящей катастрофой. Выбитый из привычной колеи, он в первое время совершенно растерялся и пал духом. Потом, благодаря частым встречам с Ило, Тодором, с родителями других арестованных, он немного пришел в себя, да и адвокат его успокоил. Но он уразумел, что судьба его сына зависит не столько от красноречия защитника, сколько от положения на Восточном фронте. Он начал интересоваться политическими событиями, следить за газетами, обдумывать новости с фронта. Громкие газетные заголовки о гитлеровских победах отпечатывались у него в мозгу. Он стал их сравнивать, сопоставлять. К великому его изумлению, обнаружилось, что газеты открыто и нагло врут. Пышные фразы о победах немцев на Восточном фронте оказались на поверку хвастливой брехней. Гитлер торжественно объявил, что войдет в Ленинград, а застрял на подступах к городу и дальше — ни шагу. Раструбил на весь мир, что его солдаты видят купола кремлевских соборов, а пришлось повернуть назад. Божился, что Сталинград уже пал, а Сталинград продолжает держаться. Вопил, что нет такой силы, которая заставила бы его отступить, а Красная Армия берет в клещи его войска. Милан по собственному опыту, еще с первой мировой войны знал, что немцы — солдаты хорошие, выносливые, драться умеют. Но они были тупы, как овцы. Он сам видел, как упорно они держатся, но в их упорстве не было мысли или чувства. Они стреляли как автоматы, пока их не укладывали на месте одного за другим. Милан считал, что они не умеют ни наступать с умом, ни отступать. В первую мировую войну они тоже орали во всю глотку о своих победах, а под конец отдубасили их за милую душу. И теперь та же повадка — сунулись в воду, не зная броду, не прикинув, на какой нарвутся отпор. Милан был совершенно убежден, что, напав на Советский Союз, немцы поставили себя под удар. Но уничтожит ли их этот удар раз и навсегда, или же обе стороны истощат свои силы и этим воспользуются англичане и американцы?

При всем своем уме и проницательности, при всем недоверии к газетным сообщениям о немецких победах, он все же боялся, что Советский Союз не так силен, как бы ему хотелось. Как-то раз он спросил Ило Митовского, не пугают ли его победы немцев на востоке. Ило решительно тряхнул головой.

— Было страшно, покуда не началось, — сухо и твердо ответил он. — А теперь я ничего не опасаюсь — Советский Союз победит.

Милан возражать не стал, но ответом удовлетворен не был. Легко сказать — победит, рассуждал он. А как? Этого Ило не сказал. У него была только вера в силу Советского Союза. Но для победы одной веры мало.

Милан считал себя человеком умным, полагал, что разбирается во внешней политике. Ему казалось невероятным, чтобы после такого отступления Красная Армия начала наступать, да еще так стремительно и по всему фронту. Окружение немцев под Сталинградом поистине ошеломило его. Если окруженная армия будет уничтожена, тогда уж точно немцам крышка.

Ошибся Милан и еще кое в чем. Взвесив после суда над Юрданом обстановку в стране и в мире, он решил, что по истечении всех законных сроков приговоры будут приведены в исполнение. Но прошло уже сколько месяцев, а приговоренные продолжали сидеть в тюрьме. В первые недели после суда он совсем лишился сил, исхудал, голова побелела, — ведь изо дня в день он жил ужасом ожидания… Потом понемногу стал успокаиваться. «Кажись, пронесло…» — радовался он про себя. А теперь, узнав об окружении немцев под Сталинградом, он и совсем успокоился. Раз Красная Армия одержала такие победы, жизнь ребят, считай, вне опасности.

В предотъездных хлопотах и суете жена Милана все-таки краем уха прислушивалась к разговору мужчин. Прежде, до суда над Юрданом, никакого интереса к политике у нее не было. Но теперь, чуть только заслышит о Сталинграде, она сразу настораживалась. Русские окружили немцев! Для нее это значило, что сын спасен. Вечером, когда укладывались спать, Милан рассказывал ей о политических событиях, о положении на фронтах, растолковывал все так, как сам понимал. Она считала мужа самым мудрым человеком на свете, верила каждому его слову и никогда не ставила под сомнение правильность его суждений. И никогда не спрашивала себя, откуда у него такие точные и неоспоримые сведения, как не спрашивала себя, кто написал книги, по которым священники служат в церкви и которые она считала непогрешимыми. Только об одном молила она бога и только об одном мечтала — чтоб сыну отменили смертный приговор, чтоб отсидел он, сколько там положено, и в доме снова стало так же спокойно и радостно, как было, пока его не забрали. И чтоб дочери снова пели-распевали, как раньше…