Георгий Караславов - Избранное. Том первый

Юрталан знал цену этим обещаниям еще с прошлых выборов, но теперь он не беспокоился, избрание его было обеспечено.

В день выборов он роздал оставшиеся бюллетени, оставил одну пачку на избирательном участке и пошел домой. Измученный беготней последних дней, Юрталан прилег в кухне и, против обыкновения, вздремнул. Проснувшись, выкурил лежа несколько сигарет, потом встал и снова вышел. Ему не терпелось узнать, закончилось ли голосование. На кривой Трындевой улице, которая вела прямо к избирательному участку, он встретил рассыльного Бузу.

— Тебе телеграмма, — похвалился тот еще издали.

— Откуда? — с испугом спросил Юрталан.

— На, смотри сам.

Юрталан расписался и дрожащими руками разорвал сложенный и заклеенный листок. Сначала он ничего не понял, но, вглядевшись внимательнее, прочел неразборчиво написанные слова:

«Брату плохо Приезжай немедленно Алекси».

Юрталан как громом пораженный смотрел на листок бумаги, стараясь собраться с мыслями, чтобы решить, что нужно делать. Он прочитал сообщение еще раз, медленно, слово за словом, будто искал в нем какой-то скрытый смысл, тут же повернул обратно, заглянул ненадолго домой и вскоре опять вышел.

— Еду в город по делу! — крикнул он жене, которая шла из сарая с охапкой хвороста.

«Поезжай», — сказала она про себя, давно привыкнув к неожиданным решениям мужа. Даже удивилась слегка, потому что обычно муж не сообщал ей ни о том, где пропадает, ни о том, чем занимается.

Но теперь, видимо, случилось что-то особенное. Прошел день, два, пять дней, наконец целая неделя, а Юрталан все не возвращался. Куда он поехал, почему задержался? Если в город, до которого рукой подать, он прислал бы весть, — столько народа бывает там каждый день. В понедельник Юрталаниха поехала навестить дочь и справиться, что случилось с мужем. Дома осталась только Севда. Она села обедать одна, и вдруг ей стало страшно. Все кругом показалось ей незнакомым, будто она вошла сюда после долгого отсутствия. И как будто что-то подстерегало ее, что-то плохое, притаившееся в углах. «Куда делся свекор? — спрашивала она себя. — Почему нет писем от Алекси? Почему и Стойко, хотя бы открыткой, не даст о себе знать?.. Господи, как я останусь ночевать одна в этом пустом доме!..»

Севда собралась позвать к себе мать, но к вечеру вернулась из города свекровь.

— Уехал к Стойко и ничего не сказал! — злилась она. — А я тут с ума сходила, думала, у Марии что случилось…

— А почему… почему он к Стойко поехал, мама?

— Кто его знает, вздумалось ему…

Севда так и упала на скамью, ноги у нее подкосились, перед глазами завертелись желтые круги. Внезапный отъезд свекра, в самый день выборов, его задержка, молчание Алекси и Стойко — все это не предвещало ничего хорошего… Страх сковал ей сердце, сжимал горло, душил ее. «И Стойко, боже мой, и он! Почему, если он чувствует себя хорошо, не черкнет двух словечек: жив, здоров — и все!» Заставляет ее так томиться… «Мужские сердца! Боже мой, боже! — всхлипывала Севда. — Как они не могут понять!..»

В четверг приехал Тоню. Он был весь в пыли, усталый, небритый, рассеянный и старался не встречаться взглядом с женщинами. Особенно избегал он взгляда Севды. Почему он приехал ни с того ни с сего? И почему так подавлен, удручен и небрежно одет?

Теща встретила его радушно, но и ее обожгло смутное, тревожное предчувствие.

— Как Мика, дети? — спросила она, поздоровавшись.

— Хорошо, — ответил он растерянно.

— А Тошо? Где он?

— Скоро вернется.

— Ты тоже ездил в Пловдив?

— Ездил.

— Когда вернулся?

— Сегодня.

— Виделся там с отцом?

— Виделся.

Севда с замиранием сердца следила за малейшими изменениями в его лице.

— А как Стойко? — побледнев, уставилась на него старуха.

Тоню не ответил. Он медленно отвернулся и застыл, словно в забытьи. Севда вскочила и схватила его за руки.

— Тоню! — всхлипнула она. Ее широко раскрытые глаза молили об одном лишь слове утешения. — Прошу тебя! Скажи, как Стойко?

Он взглянул на нее, покачал головой и сказал твердо, отчетливо:

— Стойко… приказал долго жить!

Старуха с минуту продолжала еще смотреть на зятя, будто не расслышав как следует, но вдруг, поняв все, выкатила глаза, задыхаясь, и всплеснула руками. Потом дико взвыла и как подкошенная упала на пол. Севда замерла, обезумев, задыхаясь, потом пошатнулась как пьяная, словно хотела двинуться с места — и не могла. И вдруг, схватив себя за волосы, откинула голову назад, в страшный, душераздирающий вопль разорвал тишину над спокойным селом…

Поникла Севда, погрузилась в скорбь и траур. Глаза ее скрылись под черным вдовьим платком. Не слышно стало звонкого голоса, тихих ласковых песен. В первые дни после похорон Стойко она непрерывно плакала. Глава ее опухли, покраснели, еще резче выступили скулы. По вечерам иногда забегала мать, пыталась утешить. Севда слушала ее пустые уговоры, то нежные и трогательные, то строгие, внушительные и твердые.

— Хватит, хватит тебе! На то божья воля, против бога не пойдешь! — вразумляла ее Казылбашиха. — Посмотри на себя, на кого ты стала похожа?! Ты же погубишь себя.

— Не от бога это, мама, нет! — рыдала Севда. — Если бы его не теребили, он бы у меня и теперь был жив…

— От бога, доченька. Как он определил, так и случилось…

Постепенно слезы у Севды иссякли. Теперь она молчала и открывала рот, только если ее о чем-нибудь спрашивали. Работала целыми днями не разгибая спины, но в ее движениях и походке не было прежней ловкости и силы. За работой дни проходили незаметней и быстрее, но ночи, — только она одна знала, как трудно было дождаться зари. И в самую жару Севда должна была спать в комнате — так полагалось, спать молодой вдове одной снаружи считалось неприличным.

А дома день ото дня становилось все невыносимее. Юрталан высох и почернел как головешка, совсем замкнулся в себе и стал еще раздражительнее, легко вспыхивал и ругался как бешеный по самому ничтожному поводу. Порой он словно совсем терял силы, смотрел на все с полным безразличием и только курил. Но это были своего рода передышки. Потом он опять начинал бесноваться, ругался и сквернословил так, что окружающие готовы были провалиться сквозь землю. Старуха совсем одряхлела. Смотрела тупо, когда к ней обращались, словно не понимая, что ей говорят, и все время проклинала себя за то, что не свозила Стойко в какую-то часовенку, где от таких непонятных болезней якобы исцеляются моментально. Она старалась работать по дому, то и дело вздыхала и охала и часто искала по всем углам вещи, которые держала в руках.

Юрталан видеть не мог, какая она бестолковая и словно отсутствующая, набрасывался на нее с руганью и уходил из дому вон. Однажды вечером выскочил он так наружу и остановился в изумлении. Потихоньку открыв калитку, во двор вошел Алекси.