Георгий Караславов - Избранное. Том первый

— Откуда мне знать, кто тебя провожал?

Свекровь измерила ее злобным взглядом, шагнула было к двери, но на пороге остановилась и, вывернувшись, как придавленная змея, выпустила яд:

— Дитяти не смогла родить, а теперь байстрюка хочешь в дом принести, чтобы мы со стыда сгорели…

Мгновение Севда стояла остолбенев, словно не поняв, что сказала старуха, потом раскрыла рот, пытаясь оправдаться, но обида и слезы задушили ее; она упала ничком в угол, уткнулась в ладони и глухо зарыдала. Дом словно вымер. Свекровь где-то притаилась, старика тоже нигде не было видно. Алекси вообще почти не бывал дома, занятый игрой в карты по кофейням. С улицы, будто из другого мира, доносились шаги и приглушенный говор. Иногда лаяли собаки, бросаясь к воротам, и снова все утихало.

Севда поднялась как пьяная, прикрутила лампу и пошла наверх. Она еще не легла, когда в кухне послышались шаги, а затем и резкий кашель Юрталана. Временами до Севды долетал глухой и таинственный шепот. О чем они говорили? Потом они ходили по коридору, открывали и закрывали двери других комнат. Но скоро все утихло — наверное, сели ужинать. Севда ждала, что старик опять поднимется наверх, позовет ее к столу. Но он не пришел. Внизу опять зашумели — видно, кончили ужинать, и скоро во всем доме наступила тишина.

«Улеглись! — подумала Севда, терзаемая горем, обидой и гневом. — Они гонят меня! И свекор — он тоже меня выживает!»

Были моменты, когда она ненавидела этого черствого и злого человека, но все же она верила, что он не замешан в кознях свекрови. Теперь так долго подавляемая ненависть наполнила ее сердце.

— Уйду отсюда! Завтра же уйду! — Севда заломила руки, содрогаясь от слез, муки и злости.

Она встала рано, перебрала свои платья, более легкие и дорогие вещи связала в узел и спустилась в кухню. Печь была недавно растоплена, сложенные в кучку щепки только начали разгораться, но старики уже вышли. Севда подождала, походила по кухне и опять поднялась наверх. Ей показалось, что внизу кто-то стукнул. Она быстро спустилась, но и на этот раз никого в кухне не застала. Куда все запропастились?

Один из батраков прошел мимо окна с полной корзиной мякины и исчез в хлеву. Севда присмотрелась — уже рассвело, по улице дети бежали в школу. Она еще раз поднялась наверх, взяла свой узел, сунула за пазуху фотографию Стойко, глухо всхлипнула и, быстро, как ласка, перебежав двор, вышла на улицу, красная от стыда и слез.

— Ушла! — промолвил Юрталан, появляясь из-под низкого навеса старого сарая. Он остановился и долго смотрел на посеревшие доски ворот. В застывшем взгляде его маленьких светлых глаз мелькнула на мгновение горечь стольких загубленных надежд…

В тот же день, к вечеру, Севда послала отца за своими вещами. Въехав к Юрталановым во двор, Казылбаш поставил телегу перед крыльцом, повесил поводья на ярмо, сухо, но почтительно, как в канцелярии, поздоровался: приподнял шапку и снова неловко нахлобучил ее. Юрталан и Юрталаниха встретили свата, стоя у низкой ограды палисадника; серьезные, надутые, они молча ответили на его поклон.

— Решил вот… — начал Казылбаш и запнулся, — сегодня, думаю, посвободнее… дай заберу вещи Севдины…

— Вещи… — отозвался Юрталан и тоже осекся, — они там… в доме…

— Вот… — продолжал Казылбаш, — горе и для нас и для вас, но… что поделаешь, так, видно, на роду написано.

— Так написано, сват, — как эхо повторил Юрталан.

— Плачет, горемычная, убивается, кому, говорит, я теперь нужна…

— Беда, сват, не приходит одна. Вот и мы: потеряли сына, теряем и сноху…

— Эх, божья воля, — вздохнул Казылбаш. — Такая уж у нее судьба… овдовела — заживо погребена, как говорится.

— Молода еще она, кто знает, что ее ждет, — осторожно возразил Юрталан, — а мы-то…

— С молодыми не молода, для стариков не стара. Будет теперь куковать — и все тут.

— Ну, она, может, и пристроится, — сказал Юрталан. — А вот мы своего уж не воротим, мы…

— И мы и вы — одно и то же на нас свалилось, только… Эх, сохрани нас господь и помилуй! — сокрушенно вздохнул Казылбаш.

— Никому не пожелаю такого, сват, — закачал головой Юрталан.

— Никому, никому…

Пока мужчины переговаривались, стоя возле телеги, Юрталаниха вынесла одеяла, тюфяки, коврики из козьей шерсти, подушки, старые платья и другое тряпье, насованное в широкую старую плетенку. К стене были приставлены пара старых стоптанных ботинок, пара рваных чувяк и маленькое зеркало в простой деревянной рамке.

— Остальное в сундуке заперто, — проговорила Юрталаниха, кивая наверх.

— Вот, сват, все здесь, — указал Юрталан. — Цветное одеяло и коврик здесь делались, от себя даем…

О нарядном праздничном одеяле он умолчал. Три таких одеяла соткала Севда на кривом деревянном стане, чуть горб себе не нажила, — одно для себя, второе — для Алекси, третье — для золовки. Севда наказала отцу, чтобы он потребовал это одеяло, если сами не вынесут. Но Казылбаш был так смущен и сбит с толку, что забыл о нем. Да и мог ли он помнить о каком-то одеяле, когда нужно было завести речь о куда более важных делах.

Вынесли сундук, поставили на телегу, и Казылбаш развернул волов. Хозяева собирались уже прощаться, но Казылбаш опять повесил поводья и оперся на ярмо.

— Ну, сват, а как… — опять начал он запинаться, — что ты скажешь насчет сада — Карагёзова сада?

— А что о нем говорить? — вздрогнул Юрталан, будто его обожгли крапивой.

— Ты вроде бы… переписал его на младшего и на Стойко, царство ему небесное?

— Эх, был бы Стойко жив, конечно, переписал бы, но теперь!.. — Юрталан пожал плечами, и сигарета запрыгала в его руке.

— Если вправду не отписал, так должен отписать теперь, — пристально глядя на него, сказал Казылбаш.

— Почему должен? — спросил Юрталан, передергиваясь от злости.

— Так ведь… ей-то полагается… по-человечески…

— То, что ей полагается, она получила! — И Юрталан показал на вещи.

— Десять лет она работала на тебя, сват! — повысил голос Казылбаш.

— Жила в моем доме! — сердито ответил Юрталан.

— Батракам — и тем платишь, а что же о ней говорить…

— Хорошенькое дело! — развел руками Юрталан. — Да нешто она как батрачка жила в моем доме, сват?

— А работала она как батрачка? — ощетинился Казылбаш.

— Как пасхальное яичко мы ее берегли! — вмешалась и Юрталаниха. — Нигде бы о ней так не заботились.

— Знаем мы эти заботы! — не уступал Казылбаш, глядя на нее с ненавистью.

— Тоже мне работница! — скривилась старуха.

— Бабья работа, что уж тут говорить, — примирительно заметил Юрталан.

— Душой кривишь, потому такие речи ведешь, — с сердцем ответил Казылбаш и снял поводья. — Эх, нет порядка на этом свете, да куда денешься…