Георгий Караславов - Избранное. Том первый

— Так только говорится! — покачала она головой. — На этом свете ничего не ценят.

— Ценят, невестка, ценят, — успокоительно заметил Юрталан.

— Ценят! — вдруг вспылила она. — Работала на вас десять лет… а было одно одеяло, и то отняли.

— Бабьи склоки, невестка. Я в них не вмешиваюсь.

— И еще… такого мне наговорила… — голос Севды оборвался.

— Не тревожься, — успокоил ее Юрталан. — Все по-хорошему уладится…

— Я и старалась, чтоб все по-хорошему, да вот как обернулось… А ведь стоит мне только словечко сказать про мальчика Астарова…

Юрталан вздрогнул будто ошпаренный, поперхнулся табачным дымом, горло что-то сдавило; прижав левую руку к сердцу, он с трудом перевел дыхание. Хотелось замахать на нее руками, сказать что-нибудь, остановить ее, просить, но не было сил. И пока он собирался с духом, женщины распрощались на улице и разошлись. Пошла и Севда. Онемевший, разбитый, Юрталан смотрел, как она удалялась по безлюдной, заледенелой улице. Он старался придумать что-нибудь, но в голову не приходило ни одной мысли. До этого дня он был уверен, что страшная тайна о мальчике Астарова не коснулась чужого уха. «Стойко ей сказал!» — простонал он, и на его губах застыло страшное проклятье.

Спасения нет. Она скажет об этом, непременно скажет! Откроется матери, отцу, а те разнесут по всему селу. Тогда?

Юрталан вошел во двор, открыл калитку, на минуту задумался и схватился за голову. Что делать? Куда деться? У кого искать помощи?

«Если б она умерла сейчас, на дороге, упала бы и умерла!» — подумал он о Севде. Умерла бы. Только тогда он вздохнет свободно. Но пока она жива, ему спокойно не спать. Вдруг он опомнился, словно проснулся. Губы его горько искривились. «С чего это она умрет? — покачал он головой. — Здоровая, крепкая женщина, с чего ей умирать?» Ему стало зябко. «Ах, если б я знал, если б только я знал!» — пробормотал он. Руки его невольно сжались в кулаки: «Я б ее научил, я б ей показал!»

Он еле дотащился до кухни, упал на лавку и закрыл лицо руками. «Лучше б я умер! — простонал он. — Чума б меня поразила, громом убило!»

Десять лет прошло с той поры. Он успел забыть об этом проклятом мальчишке. Только проезжая через рощу или осматривая поле у Эминагова ключа, он чувствовал, как сердце его сжимается.

«И зачем Стойко сказал ей? — корчась от ярости, думал Юрталан. — Почему он проболтался?» Он повернулся, обеими руками схватился за голову, его пробрала дрожь.

— Сынок, сынок! — глухо простонал он. — Что ты со мной сделал!

Вошла старуха с полным передником кукурузных початков, посмотрела на мужа и, оглядевшись по сторонам, подошла к нему.

— Что с тобой, Тошо?

Он глянул на нее из-под насупленных бровей и безнадежно закачал головой.

— Господи! Ты что, болен? Дать тебе воды?

Юрталан молчал.

— Тошо! — она потянула его за рукав. — Что с тобой?

— Ничего.

— Ничего? Посмотри, на кого ты похож!

— Пришла моя погибель!

— Что случилось? Господи!

Он тяжело дышал, согнувшись, глядя в одну точку.

— Позвать доктора, а? — растерянно спросила перепуганная старуха.

— Доктор мне не поможет… На кладбище пора.

— Да что стряслось? Отчего ты не говоришь?

Он помолчал, медленно поднялся и посмотрел на нее с глубоким и страшным отчаянием.

— Что с тобой сталось? — Она высыпала початки и склонилась над ним.

— Невестка знает про то!

— Про что?

— Про мальчика Астарова!

Юрталаниха так и застыла, раскрыв рот. Потом часто заморгала, будто стараясь вникнуть, лучше понять, что произошло.

— Кто тебе сказал? — глухо спросила она.

— Кто мог сказать! — пожал он плечами.

— Невестка?

— Да.

— Как она узнала? — старуха с трудом перевела дыхание.

— От Стойко, — откуда ей еще узнать!

— Когда сказала?

— Да вот… на прощанье.

— Ты… ты… остановил ее?

— Как ее остановишь? — беспомощно ответил он.

— Сказал бы ей… попросил, чтоб никому не говорила.

— Ничего я не сказал.

— Господи! — всплеснула руками старуха. — Так и дал ей уйти? Ах, пресвятая богородица! Пропали мы! Пропали!

— Пропали! — сдавленным голосом повторил Юрталан.

— Вставай, вставай! — принялась она трясти его. — Беги к ним! Уговори ее!

— А она станет молчать? — вяло и беспомощно спросил он.

— Скажи — и одеяло отдадим и хлопок…

— Ниву ей дам, лишь бы молчала.

— И ниву дай. Скорей иди, скорей, пока она еще никому не рассказала.

— А если уже сболтнула?

— Нет. Вставай, иди!

Он поднялся, бледный и сухой как хворостина.

— Боже, боже! — причитала старуха. — Чего нам еще ждать от этой суки проклятой, провалиться бы ей ко всем чертям!

— Ты заварила эту кашу! — сказал Юрталан.

— Почему я, Тошо? Почему я? Вместе ведь надумали…

— Надумали! А ты ее обзывала как?

— Обзывала! Откуда же мне было знать!

— И Стойко! И он!.. — скрипнул зубами Юрталан. — И чего ему понадобилось ей говорить?

— Чего понадобилось? Муж ведь! Ты вот мне сказал!

— Ох! — простонал он опять. — Разве говорят о таких делах, сынок, разве говорят!.. Какой гостинец ты мне поднес…

— Торопись, Тошо! Господи, пока мы собираемся, она по всему селу разболтает.

— Принеси кожух.

— Ничего не жалей! Лишь бы молчала! — наказывала шепотом Юрталаниха, провожая мужа.

«Телушку ей дам, — обдумывал Юрталан дорогой. — А мало покажется, еще и денег добавлю. Может, и кусок земли выделю. Заикнется насчет сада — и его отдам. Схватила меня за горло, придется танцевать под ее дудку!»

И все же строил планы, как бы полегче отделаться от снохи. «Припугнуть бы ее чем-нибудь, заткнуть ей рог! Нет ли за ней греха… хоть какого-нибудь греха! — размышлял он, напрягая память. — Может, сказала что или сделала».

— Отдам ей поле! — решил Юрталан. — За поле она согласится. — И снова разозлился: — Зачем нужно было выгонять ее из дома? Зачем?

Она работала бы при них и молчала. Добром надо было. Ошибся он. Господь отнял у него разум и наказал.

— Плохо мы обошлись с ней, плохо! — укорял себя Юрталан, полный страха, сомнений и надежд.

Юрталана ввели в ту самую горницу, где когда-то состоялось сватовство. Десять лет прошло с тех пор, а все тут осталось прежним. Одно только изменилось, и эта перемена бросилась гостю в глаза, как только он переступил порог. Пол был застлан не серым лоскутным половиком, а пестрыми рогожками из кукурузной соломы. Он неловко сел на скамью и оглянулся, как заключенный, который впервые входит в свою камеру.

— Добро пожаловать, отец! — поздоровалась Севда.

— Добро пожаловать, — протянул руку Казылбаш и сел рядом. — Как живете, сват? Как здоровье? — сдержанно спросил он.

— С божьей помощью, сват, живем хорошо.

— Что-то холодно, — сказала Севда, взглянув на печку. — Надо подтопить.