Сергей Толстой - Собрание сочинений в пяти томах. Т.1

По настоянию отца мы обедаем отдельно, чтобы не доставлять лишних расходов и беспокойства приютившим нас теткам и ничего не изменять в их установившейся жизни. Но к обеду тетки присылают нам свежие овощи из своего огорода, и контраст их хозяйства с нашим, пришедшим в последнее лето в полный упадок, бескорыстно радует. Значит, если не везде, то где-то многое может сохраниться и идти по-старому? Я с аппетитом вгрызаюсь в обильно смазанный сливочным маслом золотистый початок сахарной кукурузы, разваренные зерна которой, вышелушиваясь, брызжут прямо в рот сладким соком, ем зеленые листья салата, облитого сметаной, отварную розовую картошку, посыпанную тонкими птичьими лапками укропа, и все это кажется мне удивительно вкусным. Лучше всего то, что жизнь, оказывается, не кончилась, она продолжается. Вот и папа как-то приободрился… Это верно. Отцу сейчас не приходится стараться быть веселым. Он не весел, но начатый огромным усилием воли перелом, которым он отрезал все, что осталось там, запретил себе даже думать и чувствовать так, как думал и чувствовал во многом еще вчера, этот перелом начинает далее как-то развиваться и сказываться сам собою.

«Жизнь кончилась, начинается житие», — невольно вспоминаются глубокие слова Лескова, когда я приступаю к воспоминаниям об этом последнем годе жизни отца. Надломленный смертью старшего сына, теперь, когда ему угрожала участь сломиться окончательно, он, напротив, полной грудью черпает из всего окружающего новые силы. Он готов ко всему. Ни на что не закрывает он глаз. Но впервые в жизни мягкая, снисходительная, без высокомерия улыбка становится преобладающей на его лице. Ничто более не раздражает его, не выводит из с таким трудом обретенного равновесия. Все хорошо в Божьем мире, и если не дано человеку изменять что-либо по своему суетному произволу, то и это ему же во благо… Смятенные, полные негодования мысли уступают место примиренному созерцанию; воля, с железной твердостью и упорством руководившая его поступками, уступает все чаще место ничем не стесняемым чувствам. Ум, на склоне его дней, переходит в иное качество, качество более высокое — мудрость. Несмотря на весь мнимый ужас окружающего и неумолимый ход событий, эти перемены так обогащают его внутренний мир, что он может снова легко и радостно делать карандашные зарисовки этих шумных сосен, дымков, поднимающихся из труб кухни и флигеля, в котором живут дачники теток, ослицы, запряженной в тележку, даже этой рыженькой собачонки, которая, забыв об ушибе, снова стремглав мчится по своим неотложным собачьим делам. Он подшучивает над старшей теткой, добродушно труня над ее непредприимчивостью и желчными сентенциями, гуляет по аллее, прислушиваясь к переговорам последних отлетающих птиц, шороху бурых листьев под ногами. Эта липовая аллейка даже и сейчас, поздней осенью, кажется веселой — так она не похожа на нашу величественную и мрачноватую полутемную липовую аллею. Он больше не порывается брать на себя такую ответственность, поднимать такую ношу, которая не по силам человеку.

……………………………………………

Уже три или четыре дня прошло на новом месте. Тетки уступили нам весь верхний этаж своего дома. Утро… Аксюша, напоив меня чаем, сидит с книгой у окна. Но читать она не может. Ее простая душа никак не может примириться с происшедшим. Все здесь не свое — чужое. Следовательно, все плохо. Вся ее психология в существе своем, в глубинах своих остается прямолинейной крестьянской психологией. Она не может вместить, отказывается понять происшедшее. Взять и просто так, ни за что, ни про что, уехать совсем из своего дома, бросить все насиженное, утепленное, приросшее к сердцу: землю, лес, дом… Да как это можно? И ее никто не спросил, не посоветовались. Где там! Ее, которая сжилась, все отдала… Она глубоко и обидно оскорблена, да ведь она не то что… а вот: за каждую рваную половую тряпку горло перервала бы зубами всякому, и это было бы понятно, потому — свое. Не ты наживал. Иди, ищи в другом месте, там, где посеял, а здесь… Держи карман шире! Так тут про тебя и приготовили… Ну что тут, в ихнем Марусине? И не поймешь, как себя вести, кто ты такая есть; ты не нужна им, и они тебе тоже. Говорят: хозяйство. Да какое же это хозяйство?! Хромой щенок да две коровы… И осел еще этот, орет цельный день, окаянный, пропасти на него нет, тоже, называется, скотина — уши длинные, а толку от него…

Незаметно для самой себя Аксюша начинает напевать свою любимую песенку, которая всегда как-то помогает, если на душе одиноко и скверно, если в ней зреет на кого-то или на что-то обида:

…Надежда Николаевна тоже бегает цельный день: сама запрягает, гужи затягивает, а сил-то, как у воробья! Коленкой в оглоблю упрется, ноги выше головы — барышня, называется… Тьфу, гадость какая… Чем так жить…

Нет уж, у нас так не полагалось: ну, в саду, конечно, все работали, а различие все-таки знали: цветок посадить — одно дело, а нужник чистить — дело другое…

В песенке остаются какие-то провалы, и откуда появляется «муж, как варвар» у «свободного мальчика» — никого не волнует, а меньше всего саму Аксюшу.

Негромко и очень тоскливо напевает она эту свою нескончаемую песенку. Для всей боли, всего огорчения, всей обиды только и есть у нее, что эти нелепые, чужие слова. Но не все ли равно… Сейчас они для нее звучат как реквием всему, оставшемуся «там», всему, чего не оторвешь, как ни старайся, что болит, как открытая рана, и дает о себе знать при каждом движении, каждом взгляде на все это… чужое, которое никогда, ни за что на свете не заменит ни одной ветки в саду, перекопанном не раз своими руками, ни одной лампадки в углу у икон, не только что самого угла.

……………………………………

Внизу, у рояля, — я и тетя Дина.

До, ре, ми, фа, соль, ля, си, до… До, си, ля, соль, фа, ми, ре, до…

До, ре, ми, фа… — неуверенные пальцы бегут по клавишам, скользя и обгоняя друг друга, разъезжаются и спешат, а тетя Дина мной не нахвалится: оказывается, у меня сильный удар и уже, кажется, есть «туше», и вообще музыкальные руки. Не надо только торопиться и нервничать, тогда все придет само собой. Ведь, в сущности, все это просто и вовсе не трудно. Я скоро стану играть не хуже, чем мой брат Ваня…

До, ре, ми, фа, соль, ре, ми, фа, соль, ля, ми, фа, соль, ля, си… — самое главное, это заниматься регулярно, каждый день, и научиться свободно держать руки; кисть должна лежать совершенно горизонтально…