Пио Бароха - Алая заря

— Наберись сил еще немножко: скоро мы выберемся, — уговаривал его Мануэль.

Наконец они дошли до тротуара и наняли карету. Когда они подъезжали к своему дому на улице Магеллана, Хуан лежал без чувств, и вся одежда его была в крови.

Ночь. — Вороны. — Светает. — Ему теперь хорошо. — Говорит Либертарий

Когда карета остановилась, Мануэль взял брата на руки и внес его в дом. Игнасия и Сальвадора, увидев Хуана в таком ужасном состоянии, с отчаянием в голосе спрашивали:

— Что же это такое? Что же это с ним?

— Теперь ничего: у него была рвота; не знаю, как он еще остался жив. Он сейчас без сознания.

Общими усилиями они раздели Хуана, приложили к ногам бутылки с горячей водой и позвали врача. Доктор дал ему морфию, так как время от времени больной ужасно кашлял и харкал кровью.

— Как вы его находите? — спросила Сальвадора у врача.

— Он плох, очень плох. Организм очень ослаблен, болезнь слишком запущена. Едва ли он продержится несколько дней.

Доктор ушел, Хуан затих и всю ночь спал спокойно. Временами дыхание его становилось хриплым и свистящим, в груди что–то булькало, словно вода, льющаяся из горлышка бутылки. Порой казалось, что он не дышит, но потом следовал глубокий вздох, и дыхание снова выравнивалось.

Сальвадора и Мануэль провели всю ночь в комнате Хуана, не спуская с больного глаз.

Утром Игнасия пошла к мессе.

— Ты тоже можешь идти в типографию, — сказала Сальвадора Мануэлю. — В случае чего я дам тебе знать.

Когда Игнасия вернулась из церкви, она спросила Сальвадору таинственным шепотом:

— Мануэль ушел?

— Да.

— Я рада.

— Почему?

— Потому что я просила священника исповедовать Хуана. Бедняжка хочет этого — ведь он был семинаристом, — только попросить не решается.

Сальвадора была явно смущена этим сообщением.

— Но ты уверена, что он захочет исповедоваться? — спросила она.

— Совершенно уверена. Мы обе пойдем к нему и скажем.

— Нет, нет, я не буду говорить.

— Тогда я одна скажу.

Игнасия прошла к постели больного.

— Не буди его.

— Оставь меня.

В этот момент у входной двери раздался звонок.

— Это он, — сказала Игнасия.

Услышав хлопанье дверью, Хуан открыл глаза и, увидев Сальвадору, улыбнулся.

— Я чувствую большую слабость, но мне теперь очень хорошо. Я долго спал? — спросил он.

— Да весь день. Ты очень напугал нас всех, — пробормотала Сальвадора. — А Игнасия, ты ведь знаешь, какая она, позвала священника, и он теперь здесь.

Хуан изменился в лице.

— Здесь, говоришь? — спросил он с беспокойством.

— Да.

— Не пускай его! Защити меня. Очень тебя прошу! Они хотят отравить мне последние минуты жизни. Сестра моя, очень тебя прошу — защити!

И Хуан стал искать руку Сальвадоры.

— Можешь быть спокоен, — сказала она, — если ты не хочешь, он сюда не войдет.

— Нет, нет, ни за что.

— Подожди минутку, я пойду скажу ему, чтобы он ушел.

Сальвадора вышла в столовую. Священник — высокий, тощий, костлявый человек в поношенной рясе — расхаживал из угла в угол.

— Позвольте мне сказать вам, господин священник… — начала Сальвадора.

— Что тебе, дочь моя?

— Видите ли, господин священник, мой шурин очень напугал нас сегодня. Мы думали, что он умирает, и вот его сестра пошла за вами, но теперь опасность миновала, и мы не хотим пугать его.

— Почему же «пугать»? — возразил священник. — Напротив, это его успокоит.

— Он недавно принял лекарство и теперь немного не в себе.

— Это не имеет значения, не имеет никакого значения. Мне сказали, что это очень хороший юноша, только заражен так называемыми передовыми, атеистическими идеями; он учился когда–то в семинарии, и тем более нужно, чтобы он отрекся от своих заблуждений.

И священник хотел уже пройти в спальню.

— Не входите, господин священник! — проговорила Сальвадора.

— Мой долг — позаботиться о его душе, дочь моя.

— Тогда подождите минутку, я попытаюсь еще раз поговорить с ним, — возразила она.

Войдя в спальню, она заперла дверь на ключ.

— Он ушел? — спросил Хуан слабым голосом.

— Да.

— Прошу тебя, сестра моя — защити! — простонал больной. — Я никого не хочу видеть, кроме моих друзей.

— Никто другой сюда не войдет, успокаивала она.

— Благодарю тебя! Благодарю! — шептал он и, повернувшись на бок, прибавил: — Я буду спать,

Несколько раз Игнасия подходила к спальне и настойчиво требовала отворить дверь. Но Хуан почти ничего не слышал, а Сальвадора не отвечала.

— Ах, если бы ты видела, — бормотал больной, — если бы ты видела то, что мне снилось сегодня ночью. Это были прекрасные сны!

В этот момент послышался шум голосов и раздался сильный стук в дверь спальни.

— Открой мне, Сальвадора, — услышала она голос Мануэля.

Она отперла дверь, и в комнату на цыпочках вошел Мануэль..

— Священник уже ушел, — шепотом сказал он.

— Твоя жена — храбрая женщина, — проговорил, улыбаясь, Хуан. — Она выпроводила священника, который пришел меня исповедовать.

Хуан протянул одну руку Сальвадоре, другую Мануэлю.

— Никогда еще я не был так счастлив, — сказал он. — Казалось бы, приближение смерти должно быть таким ужасным — правда? А я вижу в ней что–то умиротворяющее, даже сладостное…

Весь день Хуан говорил с родными о прошлом, о детстве, о своих мыслях и мечтах…

Отец и сын Ребольедо находились в столовой, на случай если что–нибудь понадобится.

Вечером послышался легкий стук в входную дверь, затем дверь осторожно отворили, и кто–то стал поспешно взбираться по лестнице, перешагивая через две ступеньки. Это был Либертарий. Он пришел справиться о здоровье Хуана. Когда ему все рассказали, у него вырвался жест отчаяния.

В свою очередь он сообщил, что сеньор Кануто лежит в госпитале в очень тяжелом состоянии. Ему нанесли несколько сабельных ударов в голову и в спину. Он получил сотрясение мозга и, по–видимому, не выживет.

— Вы зайдете повидать Хуана? — спросил его Перико Ребольедо.

— Сейчас — нет, я пойду сообщить друзьям и потом вернусь.

Либертарий буквально выбежал из дома и скоро вернулся вместе с Пратсом, Шариком и Мадридцем.

Все четверо прошли в спальню. Предыдущий разговор очень утомил Хуана. Он чувствовал большую слабость. Протянув руку друзьям, он проговорил:

— Теперь мне снятся прекрасные сны, дивные сны. Прощайте, товарищи. Я выполнил свой долг. Правда ведь? Продолжайте трудиться. Оставляю вам мои бумаги… Если вы найдете, что они полезны для нашего дела, опубликуйте их… Прощайте!..

Анархисты вышли в столовую и остались там, чтобы еще немного поговорить. Двери балкона были открыты.

Кто–то из посетителей таверны сообщил в центральный кружок о тяжелом состоянии Хуана, поэтому к дому то и дело подходили какие–то люди и кричали прямо с улицы: