Нгуен Хонг - Избранное

За нынешний год Нгуен Хонг написал примерно четвертую часть нового романа о славных делах Хоанг Хоа Тхама в горных лесах Иентхе. Роман не закончен, но Нгуен Хонг уверен в успехе (а как без этой уверенности писать книги?!).

«Погоди, — говорит он мне, — скоро получишь для прочтения новые главы. Там крестьянский вождь Хоанг Хоа Тхам дерется с французами и поднимает земледелие. Какой это был искусный политик! В невыгодных обстоятельствах он замирялся с врагом, а после, выбрав момент, обрушивался на него снова. Он создал на освобожденных землях коммуну. И уж она, прости меня, ни капли не схожа с народными коммунами нынче в Китае! Это было содружество воинов-пахарей, и полководец так же шагал по полю за плугом, как и простой солдат, работал в саду, выхаживал скот. Они кормились трудами рук своих…» Нгуен Хонг смеется, смакуя налитое мною в рюмки вино, и продолжает: «А ты знаешь, подонки, что убили Де Тхама и доставили его голову французскому наместнику, оба — купцы с торжища Тю [2] Торжище Тю — место, где собирались ярмарки, на которых торговали китайские купцы. . То-то же! Сперва китайские негоцианты наживались на контрабанде, продавая ружья повстанцам в Иентхе, потом те же китайцы убили Де Тхама ради французских денег. Увидишь, как я вывел китайские козни. И есть любопытнейшие портреты…» Он опять смеется, довольный, веселый. А я слушаю его и в который уж раз удивляюсь тому, как интуиция и талант помогают писателю в необозримой вселенной человеческого бытия отыскать именно те события, где, словно лучи в оптическом фокусе, сходятся прошлое и настоящее.

Нгуен Хонг считает, когда устанешь вконец от работы и нужные слова никак не приходят на ум, лучше всего усесться на железного коня (так называют у нас велосипед) и мчаться куда глаза глядят: на ярмарку ли, где увидишь плоды щедрых холмов и гор Де Тхама, или в окрестные деревни, там старики еще помнят немало преданий о славном вожде повстанцев, и, глядишь, можно узнать неизвестные прежде имена и подробности. «Странно, — говорит Нгуен Хонг, — но я, разъезжая на велосипеде, всегда сочиняю стихи. Когда пишешь роман, голова как в угаре, и короткие звонкие строчки помогают рассеяться…» Я вспоминаю, как некие литературные критики укоряли Нгуен Хонга: он-де нарушает композицию своих романов и целостность персонажей, заставляя их то и дело читать вслух стихи собственного сочинения. Где уж мне спорить со столь просвещенными умами, как надлежит писать романы: в строгой ли академической манере или на новый лад? Но думаю, вкрапленье стихов в прозу правомерно, главное — чтобы стихи были хороши…

Помолчав, Нгуен Хонг спрашивает: «Слушай, когда же мы наконец прокатимся на велосипедах по Хайфону?..» Конечно, было бы здорово поездить с ним по Хайфону. Кто, как не Нгуен Хонг, еще с тех пор, когда он, говоря фигурально, не стал Нгуен Хонгом, знает этот город заводских рабочих, город-порт, у причалов которого швартуются корабли с разных концов света.

«Ну как, — продолжает он, — договорились? Поколесим по улицам, заглянем в порт. Теперь ведь сухопутные дороги на север, считай, замерли. Так что хайфонскому порту работы прибавилось. У причалов всегда стоят советские суда — с Дальнего Востока, даже с Черного моря. Поднимемся на борт, поговорим с капитаном, с матросами, узнаем московские новости. Давай приезжай! Буду ждать…»

Нгуен Туан

Ханой,

30 августа 1978 г.

Обед был необычно долгий, печальный и вялый.

Бинь сидела, прижавшись спиной к ветхой, в бесчисленных дырах и трещинах стене. Перед ней стояла полная чашка, но она совсем забыла о еде, мысли ее блуждали далеко. Кун и Кут, младшие брат и сестра Бинь, испуганно смотрели на нее. Иногда они украдкой поглядывали на котел с дауфу [3] Дауфу — блюдо из соевых бобов. . Им очень хотелось есть, но они не осмеливались притронуться к своим чашкам: сиплый и злой голос отца, сердитые взгляды матери, которые она бросала на Бинь из-под воспаленных век, внушали им страх. Ребята жалели сестрицу Бинь, веселую и ласковую Бинь, которая всегда утешала их, когда им доставалось от отца с матерью, когда их выгоняли из дому и не давали есть. Ведь им вечно попадало за то, что они шалили или дрались с соседскими детьми. А когда жестокая нужда поселялась в их доме и никто не знал, как вырваться из ее цепких и костлявых лап, когда малышам приходилось совсем плохо, Бинь заботилась о них, как могла…

Брат и сестра очень жалели Бинь, они никак не могли понять, почему Бинь стала такой грустной и вот уже две недели не ест, не пьет и не разговаривает с ними. В чем дело?.. Их наивные умишки тщетно старались разгадать эту странную загадку.

Котел был пуст только наполовину, а волнение и страх уже отбили у малышей всякий аппетит. Они сидели разинув рты, испуганно вытаращив глаза. Глядеть на них было смешно и грустно.

— Ну, чего глаза вылупили? — хриплым голосом прикрикнул на них отец и снова злобно уставился на Бинь.

Заметив грозный взгляд отца, Бинь стала торопливо доедать бобы, малыши тоже уткнулись в чашки.

Через минуту все трое встали. Дети тут же выбежали за ворота. Кун посадил Кут на спину и пробормотал себе под нос:

— Отец совсем разозлился! Целый день ругает Бинь, теперь, наверно, бить будет!..

Он засмеялся, довольный своей проницательностью, и отбежал подальше от дома, боясь, как бы и ему не попало под горячую руку, как вчера вечером.

Бинь, уперев в бедро корзину с грязной посудой, спустилась к реке. Над рекой поднимался легкий туман. Бинь ощутила резкую прохладу осеннего вечера. Как бы она хотела остаться здесь навсегда, невзирая на дождь и стужу, лишь бы не возвращаться домой. Ведь отец и мать, едва завидев Бинь, тут же обрушивались на нее с бранью, проклиная за роковую ошибку…

Она задумчиво смотрела на тусклую серую реку, и в сердце ее закрадывалась тоска. Неожиданно голос, звавший Бинь, нарушил обступившую ее тишину… Бинь вздрогнула, торопливо подняла корзину и понуро побрела к дому.

Подойдя к воротам, сплетенным из бамбука, по которому ползли вверх вьюнки с нежно-лиловыми цветами, она втянула голову в плечи. Сердце ее сжалось от горя. Бинь вздохнула.

Бочком пробравшись мимо циновки, где спал отец, она вошла в свою комнату. Там было темно. Маленькую керосиновую лампу, огонек которой обычно мерцал в соседней комнате, мать погасила, как только услышала, что Бинь вошла в кухню. Торопливо обтерев руки о рваное платье, Бинь на цыпочках подошла к бамбуковой колыбели. Едва она подняла прикрывавший колыбель кусок полотна, оттуда вылетела целая туча комаров. Их пронзительный писк словно распилил тишину ночи. Бинь, наклонившись к малышу, тихо вскрикнула: