Нгуен Хонг - Избранное

Начну как положено: давнишний мой друг Нгуен Хонг (о нем я писал для вас в 1966 году в предисловии к «Воровке») вошел в высокие врата прозы несколькими годами раньше меня, напечатав свой первый рассказ в шестнадцать лет. Впрочем, хотя литературный его «возраст» почтеннее, годами я старше без малого на десяток лет. Но вот парадокс — нас обоих в один и тот же день Союз писателей проводил на пенсию. Конечно, время необратимо, — мы с Нгуен Хонгом не покушаемся на законы природы, — зато для нас оно заполнится теперь по-иному и все без остатка будет посвящено творчеству. Мы можем отныне в любой день сняться с места и ехать навстречу героям будущих книг, новым, незнакомым покуда людям с их делами и заботами, радостями и исканьями, — навстречу переменчивой, постоянно обновляющейся жизни. Мы по-прежнему вправе писать обо всем, каждый — по-своему, как привычно руке и сердцу. И только — тоже как прежде — не вправе писать плохо.

Нгуен Хонг остается все тем же — неутомимым, я бы даже сказал, ненасытным в работе. И пусть в иные часы и дни его не посещает вдохновение (классики в таких случаях говорили: «Острие кисти не трепещет на ветру…»), Нгуен Хонг все равно пишет упрямо и рьяно, считая себя работником слова, имеющим свой собственный план и норму выработки. Признаться, безмолвными ночами, когда мне не пишется и чистый лист бумаги подобен безбрежной белой пустыне, на краю которой бессильно застыло перо, не смея вывести мятущиеся в голове образы, мысли и фразы, а время идет и идет, я вспоминаю Нгуен Хонга. Мне чудится, будто он ведет меня — строка за строкою — к последнему берегу пугающей белизны, где, наконец, старый наборщик склонится над моей законченной рукописью.

Есть у Нгуен Хонга еще одно редкое качество: органично слитый с жизнью, он видит ее именно так, как надлежит воплощать в книгах. Помню, давным-давно мы, выйдя из тюрьмы, вернулись домой и, так уж совпало все, вскоре оба издали свои первые книжки. Конечно, мы сразу прочли сочиненья друг друга. Нгуен Хонг похваляется, что, вопреки всем перипетиям минувших лет, сохранил письмо, которое я написал ему тогда, и часто вспоминает одну фразу оттуда: «…Я — человек, стремящийся ниспровергать дворцы и храмы, а вы жаждете высекать статуи и отливать колокола…»

После неодолимой тяги к творчеству, вторая страсть Нгуен Хонга — это стремление передать свое мастерство молодежи. В годы войны с французами на лесной базе Нгуен Хонг был директором одногодичной Литературной школы. Союз писателей Вьетнама впоследствии не только сохранил, но и приумножил прекрасную эту традицию. Главным на Ханойских литературных курсах были не зачеты и экзамены, а творческие семинары, общение с мастерами, как завел некогда «мэтр Хонг». Сам он, кстати, тоже преподавал на этих курсах. Но студенты их не только постигали основы мастерства, они разъезжались по стране, учась понимать и осмысливать жизнь. Среди них были люди мирных профессий и солдаты, и «практику» многие проходили на фронтах Юга, в воздушных боях на Севере, сражаясь с янки. Отметим: ни один из студентов «мэтра Хонга» не бросил ученья. У него был не один выпуск. Многие ученики его сразу стали печатать довольно удачные вещи в газетах и журналах. И всем, кто был причастен к литературным курсам, эти успехи внушали новую уверенность в перспективах работы с молодыми. Сам Нгуен Хонг, человек открытой, щедрой души, близко сошелся со многими молодыми писателями, подружился с ними. И часто наши младшие собратья, да и литераторы старшего поколения называют моего друга Нгуен Хонга «вьетнамским Горьким». Я думаю, в этих словах есть доля истины.

Да, в общенье с людьми «мэтр Хонг» открыт и прост; но уж во всем, что касается внешности и одежды, простота его и непритязательность стала притчей во языцех. Один мой давний знакомец, прежде — владелец портняжной мастерской, а ныне добропорядочный член швейной артели в Ханое, как-то завел со мной потихоньку разговор о Нгуен Хонге (сам он горячий поклонник мэтра). Начал он издалека: «Наверно, Нгуен Хонг большой оригинал? Столько бывал за границей, всего навидался, а одет словно русский мужик до революции. Если все начнут разгуливать по столице в этаком виде, я скоро останусь без работы. Нет, не надо, чтобы солидный писатель гонялся за модой, но… Короче, я хочу сшить ему костюм. Пусть только купит сукно, за работу не возьму ни гроша. Будет ему подарок от старого читателя». «Увы, — отвечал я, — нам не на что с вами рассчитывать. Мой друг и коллега даже не замечает, во что он одет. Таков уж его нрав. Вы благородный человек, но этой обновки вам не сшить…»

Помню, однажды приехавший к нам из Франции гость, главный редактор парижского литературного журнала, — он остановился в гостинице «Метрополь» (теперь — «Единение»), — пригласил на дружеский вечер нескольких писателей. Был там и Нгуен Хонг. Он много говорил о Ромене Роллане. Наш гость записал его высказывания и потом напечатал их, как эссе Нгуен Хонга, у себя в журнале. Я не запомнил всего дословно, но мне показалось тогда, будто в стены столичного отеля вторглись звуки и запахи Красной реки, нашей щедрой кормилицы, крепкий дух принесенного ею на поля плодородного ила.

Нгуен Хонг талантливо пишет о горожанах, особенно о бедняках и обездоленных (речь идет о дореволюционной действительности); но самому ему не по сердцу городской шум и толчея. Вот уже почти тридцать лет живет он среди холмов Бакзианга, где некогда дрался с французами знаменитый Де Тхам [1] Де Тхам (Хоанг Хоа Тхам; 1845—1913) — вождь антиколониального восстания, длившегося двадцать пять лет; главной базой повстанцев был округ Иентхе (Северный Вьетнам); после поражения главных сил повстанцев был убит предателями. . Он пишет, работает в саду, ходит в лес за хворостом, носит воду из ручья, — словом, весь день в трудах и заботах. По ночам петушиный крик, летящий над поросшими лесом холмами, оповещает его о приближении утра, заменяя будильник и отмечая срок чтению и работе. Петух вызывает его во двор — приветствовать солнечный восход энергическими упражнениями утренней гимнастики. Зарядка, убежден Нгуен Хонг, обеспечивает ему силы и бодрость духа на целый день и вообще на все обозримое будущее. А силы и бодрость куда как нужны ему. Глядя на Нгуен Хонга, даже самые ярые скептики не усомнились бы в том, что писательское ремесло — это тяжелый труд, требующий напряжения умственного и физического, всех без остатка сил и способностей человека.