Нгуен Хонг - Избранное

— Боже! Они совсем заели моего сыночка!

Мальчик проснулся и заплакал. Плач его становился все громче, и сердце Бинь разрывалось от страха. Она торопливо дала ребенку грудь. Ведь если соседи узнают, родители сживут ее со свету. Комары метались по комнате, их становилось все больше. Они облепили лицо Бинь. Их осатанелый визг звучал зловеще в душной и темной клетушке, куда даже днем почти не заглядывало солнце. Визг этот вызывал у Бинь какую-то тревогу. Она казалась себе узницей, обреченной вечно томиться в темнице…

— Сыночек!

Бинь прижала ребенка к груди и беззвучно зарыдала, глядя широко раскрытыми глазами в равнодушную тьму. Потом она стала тихонько ходить по комнате. Голос ее совсем осип, и она баюкала малыша молча.

Бинь никогда не ожидала, что с ней может случиться такое. Она была слишком доверчива и принимала за чистую монету все, что ей говорили. Ей казалось, будто неблагодарных и подлых людей вовсе не бывает на свете. Теперь она многое узнала.

И за приятной наружностью, оказывается, может скрываться подлость и ложь. Ей, наверное, придется всю жизнь страдать из-за этой лжи.

Бинь в изнеможении присела на край колыбели, уперлась спиной в стену и неподвижным взглядом уставилась в темноту. Перед ней проносились картины недавнего прошлого.

Это было совсем недавно, всего год назад, а сколько случилось с тех пор необычного…

По базарным дням Бинь всегда отправлялась в уезд, неся на коромысле корзины с рисом. Каждый раз она встречала молодого человека с модной прической, одетого в европейский костюм. Он с восхищением смотрел на нее, иногда ласковым голосом просил остановиться на минутку и поболтать с ним и вкрадчиво, не жалея льстивых слов, восхвалял ее красоту и манеры. Когда Бинь была одна, она не очень смущалась, но если рядом шли подруги, подтрунивавшие над нею, Бинь готова была от смущения провалиться сквозь землю.

Постепенно застенчивость ее сменилась каким-то беспокойством. Она без конца думала об этом красивом и видном юноше. Деревенские парни тоже заигрывали с Бинь, но она не удостаивала их внимания. Разве можно сравнить неотесанных грубых парней, в рваных коричневых штанах и грязных пропотевших рубашках, с изящным молодым человеком в новом костюме, с блестящими волосами, пахнущими одеколоном. Слова «господин землемер» звучали так заманчиво и необычно, сулили счастье, солидное положение… Не то что какой-нибудь смотритель или староста — вся эта мелкая сошка, которую Бинь встречала в своей деревне.

Бинь полюбила юношу, полюбила всем сердцем. Они часто виделись. И вот наступил день, ужасный день ее падения, когда она отдалась ему…

Бинь вскочила и стиснула зубы так, что они заскрипели…

Все ее мечты, все надежды рухнули. Этот изящный и красивый молодой человек бросил ее, не сказав ни слова; бросил, когда несчастная меньше всего ожидала этого, когда под сердцем уже рос плод любви. Могла ли она представить, сколько горя и унижения придется вынести ей…

Бинь вздрогнула… Руки, державшие ребенка, затекли, и казалось, вот-вот отвалятся. Она опустила малыша в колыбель, взяла кусок полотна и стала отгонять комаров. Ребенок не хотел лежать в люльке и громко заплакал. И сразу же из-за двери донеслась хриплая брань матери:

— Эй ты, потаскуха, опять он у тебя ревет. Может, ты наконец заставишь его замолчать?.. — Потом мать, словно облегчив душу руганью, заговорила тише: — Да, хороша твоя дочь! Прямо душа радуется! Вылила на меня ушат грязи.

Бинь заплакала, но тут же утерла слезы, взяла малыша на руки и осторожно сунула ему в рот грудь. Она тихо запела, качая ребенка в такт песне. Бинь пела слабым охрипшим голосом жалобную песню об обманутой женщине. Слова песни потрясли ее: ведь она пела о себе, о своих горестях и страданиях…

Малыш все еще плакал. Скрипучий голос снова принялся бранить Бинь:

— Ну ты, паскуда, если он у тебя не замолчит, сунь ему в рот тряпку…

— Слышишь? Или я придушу твоего щенка и зарою на свалке! Отделаемся наконец от такого подарочка! — подхватил отец.

Бинь пришла в ужас, по спине поползли мурашки. Неужели у родителей не осталось к ней ни капли любви и сострадания? Они терзали ее душу, словно дикие звери. Разве сможет она вырастить здесь ребенка? Нет, она не верила в это, так же как не надеялась больше встретить злосчастного отца своего малыша.

В комнате, казалось, стало еще темнее, душный воздух, сдавленный рыданиями, словно приобрел какую-то ощутимую тяжесть.

Не успел рассеяться страх, охвативший Бинь, как ее обступили новые ужасные воспоминания…

Маленькая Бинь — ей было тогда лет десять, не больше — бежит вместе со взрослыми к диню смотреть, как будут наказывать девушку, родившую ребенка вне брака.

Май. Кирпичи, которыми вымощена дорожка, раскалились на солнце и обжигают ноги. Девушка Минь, которую должен покарать сегодня деревенский сход, стоит на коленях на маленькой площади возле диня. Ей не дали даже надеть нон [4] Нон — круглая коническая шляпа, сплетенная из пальмовых листьев. . Рядом с ней под лучами палящего солнца лежит младенец, которому едва исполнилось десять дней, такой же красный, как сейчас малыш Бинь.

Бинь хорошо помнила все: лицо Минь, бледное, даже какое-то серое, покрытое капельками пота, зубы крепко стиснуты. Рядом с Минь, за красивым столиком, на котором разложены бумаги и стоит чернильница, — деревенский глашатай. С надменным видом сжимает он в руке кнут с медной рукояткой, время от времени высокомерно поглядывает на Минь и приподнимает кнутом рубашку, которой прикрыто лицо ребенка, чтобы желающие могли установить, на кого он похож.

Вокруг теснятся старики, старухи, женщины, дети и жадно глазеют, вытянув шеи. Вдруг кто-то громко говорит:

— А ведь нос у него, точь-в-точь как у нашего писаря-метиса.

Сестра деревенского писаря, видя, что он, как всегда, молчит, тотчас огрызается:

— Ты, сестрица Кхуон, сперва присмотрись как следует, на кого он больше похож: на моего брата или на вашего деда Ба Ньома!

Ба Ньом, дед Кхуон, спутался когда-то с одной вдовой. Брат покойного мужа застал их, и, хотя Ба Ньом, стоя на коленях, молил о прощении, тот отобрал у него одежду, и бедняге пришлось нагишом возвращаться домой через всю деревню. Так что Ба Ньома скорее прочих можно было обвинить в грехе прелюбодеяния.

Женщины начали громко переругиваться, а толпа радостно смеялась и науськивала их друг на друга; кто-то предложил повнимательнее разглядеть глаза, уши, губы ребенка; все рассматривали его и спорили, кто же отец. А Минь еще ниже опускала голову. Тут из диня, где восседали в тени на циновке деревенские власти, раздался окрик: